Тон этого последнего предложения разъярил Наполеона гораздо сильнее, чем можно было ожидать, ведь он уже давно знал, что на уме у самодержцев, и только что сам стал свидетелем, какое влияние серия побед оказывает на союзные советы. Вместо того чтобы ответить прямо, он отправил длинное письмо своему тестю, Францу Австрийскому. Это был прямой отказ отдать Бельгию и Антверпен, целью которого было вбить клин между союзниками с континента и их финансистом — Великобританией. Ответом на это письмо, кроме всего прочего, было поспешное предложение о новом перемирии, на что Наполеон сразу же согласился при условии, что военные действия на время предварительных переговоров прекращаться не будут и что Шатильонская конференция в основу своей работы положит «Франкфуртские условия». Теперь настала очередь союзников блефовать, и у них имелось десять ответов на один ход Наполеона. Собралась комиссия для выработки условий перемирия. Тем временем союзники договорились набрать Южную армию и отправили письмо Блюхеру о том, что, «какие бы слухи до него ни доходили, прекращения огня не будет».
Тем временем Наполеон занял Бре, а затем Ножан, пока Шварценберг стойко держал фронт перед Труа. Он был в шестидесяти милях к востоку от места, где несколько дней назад объявил, что его армия «стоит почти под стенами Парижа». Лишь один генерал из пяти наций коалиции сохранял хладнокровие, и это был Блюхер, самый крепкий орешек. Когда все его союзники, кроме Веллингтона, перешли к обороне, семидесятилетний пруссак был готов ударить снова. В ответ на срочный призыв со стороны союзников совершить отвлекающую акцию неутомимый старик внезапно появился в Мери, в том месте, где Сена поворачивает, делая длинную излучину на юг. Мери находилось примерно на равных расстояниях от Ножана и от Труа. Появление Блюхера там в то время с довольно значительными силами было военным чудом. Сам Наполеон не смог бы сделать лучше.
Поворачивая на юго-запад, чтобы остановить наступление Шварценберга на Париж, Наполеон оставил Мармона следить за Генералом Вперед. Но войск не хватало, каждое ружье требовалось для отражения русско-австрийского наступления, и поэтому части Мармона могли лишь наблюдать за побитым врагом. Блюхер кое-как наскреб боевую силу, способную вырваться из Шалона и пройти на юг по аренам его недавних поражений. Его внезапное появление на правом берегу Сены стало неприятным сюрпризом для французов. Однако его сил было недостаточно, чтобы причинять им много беспокойства, и Наполеон отправил Удино отбросить Блюхера и занять ту часть Мери, которая лежала на левом берегу реки. Пруссаки отошли, как обычно, разграбив город. Тогда Наполеон продолжил наступление на Труа, приказав сдерживать прусского слона-бродягу Мармону, который с 8-тысячными силами прикрывал Париж со стороны Сезанна, и Мортье с 10 тысячами солдат, стоявшего дальше к северу в Суассоне. 70-тысячная армия Шварценберга встала фронтом перед Труа. В тот момент похоже было, что австриец готовится к битве.
Но если он и собирался сражаться, то передумал. Прикрывая город, он неожиданно отступил на восток до Бар-сюр-Об, и победоносные французы поспешили занять ключевой город, который оставили всего две недели назад.
Ситуация совершенно изменилась. Только что союзники катились неостановимой, как казалось, волной на Париж по двум дорогам, и жители деревень, прослышав про прусские зверства, покидали дома и устремлялись к столице. В Труа несколько роялистов нацепили белые кокарды и послали к царю депутацию, которая заявила о желании французов восстановить Бурбонов на престоле. «Господа, — сказал Александр, который мерился силами с Наполеоном еще с 1805 года, — вы несколько торопите события». Маленькая роялистская фракция бежала, когда французы отбили город, но оставила в Труа некоего шевалье де Гуаля, одного из тех аристократов, которых Наполеон пригласил вернуться в страну, когда слава империи была в зените. Сейчас шевалье расплатился за свою приверженность старому режиму. Он был приговорен и выведен на расстрел с плакатом на шее: «Я предатель моей страны». Де Туаль умер храбро, до конца сохранив верность Бурбонам.
Союзники сейчас пребывали в такой растерянности, что можно было предпринять что-нибудь крупномасштабное. Моральное значение побед при Шампобере, Монмирее, Вошане и Монтеро далеко превосходило их военное значение, хотя и оно было существенным. Основное войско союзников отошло за сотню миль от столицы, продвижение Блюхера было остановлено; тысячи пленников, прошедших по Парижу, засвидетельствовали реальное французское превосходство, и было захвачено множество боеприпасов. Однако возможность извлечь из всего этого выгоду находилась в руках человека, пока не вступавшего в бой, пятидесятишестилетнего Ожеро, маршала Франции и герцога Кастильоне — этот титул он получил за блестящую работу во время первой Итальянской кампании Наполеона восемнадцать лет назад.