Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

Уже на второй неделе февраля Наполеон осознал колоссальные возможности резервной армии Ожеро в Лионе и приказал ему перерезать со своими 25 тысячами людей коммуникации союзников. Этот приказ Ожеро вручили 13 февраля, когда Блюхер получал взбучку при Бошане, но Ожеро никак не отреагировал. 16 февраля Наполеон писал ему снова, чуть ли не умоляя его о сотрудничестве, но Ожеро под всеми возможными предлогами продолжал стоять под Лионом. Преследуя Шварценберга, Наполеон писал ему в третий раз из Ножана; в его настойчивых призывах к старому товарищу по оружию, с которым он разделил столько триумфов, есть что-то жалкое. Отметая оправдания Ожеро, он восклицает: «Я выиграл бой у Нанжи с бригадой драгун из Испании, которые не слезали с седла с тех пор, как покинули Байонну. Вы говорите, что шесть батальонов Нимской дивизии сидят без формы и обмундирования и не обучены. От Ожеро ли я слышу подобный довод! Я уничтожил 80 000 врагов батальонами новобранцев, не имеющих патронных сумок и в лохмотьях вместо мундиров… Вы говорите, что у вас нет денег, — и откуда же, Боже мой, вы их надеетесь получить? Вы их и не получите, пока не отобьете у врага. У вас мало упряжных животных? Конфискуйте их откуда угодно. У вас нет запасов продовольствия? Но это просто смехотворно. Я приказываю вам выступить в течение двенадцати часов после получения данного письма, чтобы принять участие в кампании. Если вы — по-прежнему Ожеро из Кастильоне, ваша должность останется при вас; если ваши шестьдесят лет лежат на вас тяжелым грузом, вы можете уйти в отставку, передав командование старшему из числа ваших офицеров. Страна находится в опасности. Ее может спасти только смелость и преданность, но никак не лень и промедление. У вас имеется ядро в виде 6000 отборных солдат. Даже у меня нет стольких, однако я уничтожил три армии, взял 40 000 пленных, захватил 200 пушек и трижды спас Париж… Тот образ жизни, который вы вели последние несколько лет, сейчас не поможет; вам понадобятся ваши старые сапоги и решительность, которые привели вас к победе в 93-м году. Когда французы увидят ваш плюмаж в первых рядах армии и вас самих, первым идущим навстречу ружейному огню, вы сможете делать с ними все, что захотите…»

Но эта вдохновенная мольба не задела учителя танцев и фехтования из Лиона и даже не побудила его послать заместителя, чтобы перерезать дороги, связывающие союзников с их складами боеприпасов и резервами к востоку от Рейна. Столько сражений, сколько выпало на долю Ожеро, удовлетворили бы любого жадного до приключений человека. Он устал и лишился иллюзий, и новые награды или славная гибель на поле боя его давно уже не манили. У него не было желания разделять судьбу Ланна, Бесьера и Понятовского. Не любил он и войну ради войны, в отличие от Нея и Удино. Он был изможден, заразился цинизмом, огрубел от множества ран и пресытился славой. Ожеро оставался на месте до 28 февраля, а тогда уже было слишком поздно.

Шварценберг в Бар-сюр-Об тоже диктовал письма и объяснял, если не к удовлетворению своего повелителя, то к своему собственному, в какой момент его тщательно рассчитанный план по захвату Парижа пошел насмарку. «Поражение означало бы отступление не за Об, а за Рейн», — заявлял он, имея в виду свое поспешное отступление от Труа, и дальше расписывал все ужасные опасности войны с победоносным врагом в стране, где все крестьяне настроены враждебно и с готовностью снабжают врага запасами и подкреплениями. Его доводы отчасти подействовали на самодержцев, и они, похоже, не потеряли веры в своего генерала. Они терпеливо помешивали дипломатическое варево, в то же время перегруппируя силы и снова требуя от Блюхера давить между Сеной и Марной.