Круть (с разделением на главы)

— Это если ты своих чертей на помощь позовёшь, — усмехнулась Дарья. — А сам можешь? Ты же меня и в тот раз не по-честному сделал. Так и будешь за своими бесами прятаться? Да из тебя петух, как из елды напильник.

Таких слов пернатому не говорят. А уж петуху-отказнику тем более. Про него такое даже не думают на всякий случай.

Кукер побледнел.

— То есть ты реально помереть пришла, — сказал он. — Уважаю, чо. Драться с тобой буду честно, без всяких бесов. Мне они для тебя не нужны.

— Врёшь небось.

— Нет, — ответил Кукер. — Ты меня всё равно убить не сможешь, как ни старайся. Даже если я сам помочь захочу. Знаешь, я тебе и помогу, шлында. Сейчас поймёшь, к кому пришла понты кидать…

Он закрыл глаза, спрятал руку за спину, поднял её над головой — и я увидел в ней что-то розовое. Когда Кукер разжал кулак, на его ладони лежал третий дарьин штык.

— На, — сказал он, кидая его Троедыркиной. — Настрой башку.

Дарья задвинула третий цугундер в зажим на шлеме.

— Благодарствуйте, — ответила она. — Это тебе тоже черти помогают?

— Не черти, а пространство, — засмеялся Кукер. — Главный чёрт теперь я сам. А ты меня убить надеешься, дурила. Может, заднего врубишь? Жаль тебя, правда. Ты смелая.

Дарья секунду подумала.

— Не, — сказала она. — Я попробую. Давай уже, слазь, петушара.

— Ну раз сама просишь… Мне даже шпоры не нужны, но я надену. Чисто из уважения. Чикну тебя, шлында, с почестями.

Кукер расплел ноги, подтянул колени к груди и стал прилаживать к икрам своё оружие. Чёрные лезвия тускло блеснули в полутьме. Два щелчка фиксаторов — и петух спрыгнул на пол.

Уже по его стойке я понял, что Дарья проиграет. Меня восхищала её решимость — но она, если честно, не слишком-то крепко держалась на ногах. Давала себя знать плохая больничная еда и едва затянувшаяся рана.

Кукер не просто был в хорошей форме — он походил на древнего бога войны. И действовал строго по петушиному ритуалу.

Выпятив худую грудь, он развёл руки как два крыла и пошёл вокруг Дарьи, издавая тихое, но с каждой секундой всё более нервное «ко-ко-ко».

Я чувствовал Дарью так отчётливо, как только можно ощущать своё зеркало. У неё были силы на одну полноценную атаку. Промах означал поражение, и теперь она ждала, когда Кукер замрёт на месте.

И вот подходящий момент настал. Кукер поднял руки над головой и согнул в колене правую ногу. Дарья, видимо, сочла, что он не сможет сдвинуться с места, стоя на одной ступне.

Она кинулась на врага.

Это был яростный и очень быстрый рывок — такой быстрый, что не до конца зажившую спину Дарьи пронзила острая боль. Но три её рога вонзились в пустоту.

Дарья потеряла равновесие и повалилась на пол. Когда она подняла голову, Кукер стоял в той же журавлиной позе, только на другой ноге — и в другом месте.

Было непонятно, как он успел переместиться из одной стойки в другую за время атаки. Похоже, он был не до конца честен и всё-таки пользовался своими сверхспособностями. Или просто уже не мог иначе.

Чтобы встать с пола, Дарье пришлось напрячь все силы. Боль в спине была невыносимой. Она поднялась и, шатаясь, пошла к противнику. Кукер играл с ней как кошка с мышью. Он отскочил назад и принял позу богомола.

Дарья уставилась на его собранные в щепотку пальцы — и вдруг увидела на стене за спиной врага что-то странное.

Это был рисунок цветными мелками прямо на досках. Очень необычный для подобного места. По стилю он воспроизводил храмовую фреску не самого приличного содержания: голый мужчина с напряжённым фаллосом, в высокой раздвоенной короне на голове, смотрел в древнеегипетскую даль, воздев над головой ритуальную плётку.

Я знал, что так выглядит бог Мин. Дарья не имела о нём никакого понятия. Но что-то скрытое в ней, похоже, тоже опознало рисунок. Я почувствовал глубокую, неизмеримую, клокочущую ярость, просыпающуюся в её сердце — такую, что мне стало не по себе. Я приготовился к следующему броску.

Но мне не суждено было его увидеть. Я понял, что умираю.

Умирал именно я, Маркус Зоргенфрей — прямо в уме Дарьи Троедыркиной, от фида которой не могло оторваться моё внимание. Я знал, что пришла моя последняя минута, и мне было страшно. Вспомнились слова Шарабан-Мухлюева: «Ты сам и есть надвигающийся апокалипсис…»

Свет померк в моих глазах, и я испустил дух. Но в этот же момент всю Вселенную пронзил вырвавшийся из меня клич:

— Ma chienne Andalouse!

16

3… 2… 1… 0

Похоже, я умер не окончательно — мелькающие передо мной цифры обратного отсчёта не слишком походили на загробные видения.

Я услышал нежный звон, напоминающий звук будильника, и открыл глаза.

Я лежал на медицинской кушетке в большой больничной палате с занавешенными окнами. На мне была лёгкая синяя пижама. На тумбочке рядом — букет гвоздик в красной вазе. Портрет Гольденштерна на стене. Такой же, как в кабинете Ломаса.

Рядом с кушеткой стоял пустой табурет.

Видимо, для визитёров.

Стандартная служебная симуляция для оперативников, приходящих в себя после глубокого погружения или длительного гипносна.

Значит, жив.