Крутые излучины (сборник)

Я сильно озлобился и возмутился, хотел поймать его за рога или поднаддать пинка, забыв, что теперь сам потопчу огород. В последний момент я удержался от ярости. Со стороны убежавшего стада припёрся помощник-козёл и своим неразгаданным блеканьем остановил жестокий набег, показал разбушевавшемуся разбойнику правильный выход. Я облегчённо вздохнул. Бородатый козёл шарахнул с размаху в указанный лаз и вырвал планку забора. Отбежал от него, остановился, потоптался на месте, поднял вертикально хвост и высыпал чёрные свои «подарки» прямо в траву, боднул головой в мою сторону и уверенно зачастил к очередному разбою. Вот, мол, какой!

Ушло прочь из огорода козлиное стадо, однако осадок в душе оставило. Не напрасно мальчишки дразнили тех, кто пил козье молоко. Белое, парное, питательное, но с козлиным душком. Не нравилось и мне в них, как и в некоторых людях, их высокомерное и хитроумное поведение, манера делать выгоду с бесконечных чужих потрат. Нет бы за собственный счёт, да обдуманно, лучшим путём. Очень живуче в животных и людях это, заданное от природы, напористое козлиное существо.

Вечером из соседней деревни с интересным названием «Слепцово» заглянул ко мне местный житель, дед Христофор, почти что Колумб, – известный на всю округу философ и говорун. Он не имел образования и в основном работал пастухом, отличался цепким складом ума и сразу врубался в любую современную тему. Пройти мимо меня ему не позволял интерес, который он постоянно испытывал к горожанам деревенского происхождения.

Выглядел он как древнегреческий мудрец, такой же лобастый, с курчавыми волосами, и имел красивую седую бороду. Когда выпивал, то мало закусывал, был словоохотлив, поддерживал содержательный разговор.

Всё бы ничего, но когда он начал говорить о прелестях перестройки, о демократии, я почему-то вспомнил сегодняшнюю историю про козла в огороде и рассказал ему.

Христофор внимательно выслушал, ничуть не удивился и даже встал на защиту хоть и наглых, но находчивых животных.

– Кто смел, тот и съел, – подтвердил дед коротко.

Сидел он на стуле гордо и статно, левую, худую, но сильную, ногу зацепив за правую.

Часто встряхивал головой, чтобы поправить разухабистый чуб, ниспадающий на красивые голубые глаза.

– Я сейчас всё делаю сам: кошу траву, заготавливаю сено, пилю дрова, держу скот. Выделенный мне из совхоза земельный пай продал, купил телевизор со спутниковой антенной, смотрю кино на любых программах, – похвалялся мой собеседник.

– Ты сейчас без совхоза и без земли. Ни оплачиваемой работы, ни частной собственности, – подтрунивал я над ним.

– На мой век хватит того, что осталось: дом, сад, огород, – он отвечал самодовольно и убедительно.

– Может, трактор тебе достанется после раздела коллективного имущества? – я старался задеть его за живое.

– Зачем мне трактор, я лошадь держу, – он твёрдо стоял на своём.

– Ты сейчас крестьянин-одиночка, а что если на твою родину китаец с техникой работать приедет? – подкинул ему я интрижку.

– Пусть приезжает, места всем хватит, – добродушно ответил он.

– А если он будет работодатель, а ты исполнитель? – продолжал я над ним подтрунивать.

– Я всегда был исполнителем: то пастухом, то разнорабочим, – ответил он без хвастовства.

– А если он потребует говорить по-китайски, что будешь делать? – знал я, что такой сложный язык ему никогда не выучить.

– Жестами буду объясняться, – отпарировал он мой вопрос.

– А не боишься одичать: землю потерял, работы нет, говорить на родном языке будет не принято. Кто ты тогда такой? – я нагнетал негативный исход.

– Я свободный россиянин, захочу сказать – и скажу, захочу сделать – и сделаю, захочу выпить – и выпью, – произнёс он и подвинул к себе стакан.

От красного креплёного портвейна дед Христофор стал беспокойнее, постоянно ёрзал на стуле, и, как бы подыскивая более удобное положение для разговора, подтянулся ближе ко мне.

– Пусть пахотная земля становится лесом, пусть природа сама себя создаёт, для этого никаких затрат не нужно. Есть солнце, земля, растения, животные – они всё сделают сами, а ты их используй, как нефть и газ. Вот тебе и новая жизнь в наших краях! – развивал яркую мысль мой собеседник.

– Ты согласен отказаться от сельского хозяйства? – задал я ему провокационный вопрос.

– Да, согласен. И не вмешиваться в дела природы, – нисколько не смутился он.

– А что делать горожанам? – забеспокоился я о себе.

– Иметь в деревне зону отдыха и охоты, – сказал он, словно подарил мне уникальную возможность.

– А продукты? – я старался загнать его в тупиковое положение.

– Перейти на подножный корм!

– Дикарём, что ли, стать? – я доводил разговор до абсурда.

– Вернуться к гомо сапиенсу, – выпалил он умным словцом словно из пушки.

– А если не все вернутся в прошлое или нас будет мало? – отводил я его от круто выбранной темы.

– Пригласим эмигрантов, и будет единство, – талдычил он о своём новом проекте.

– Но ведь нами и дворяне, и партийцы пренебрегали, а эмигранты – тем более будут заботиться только о себе, – пустил я в ход тяжёлую словесную артиллерию.