Крутые излучины (сборник)

Сказала и смело пошла вперёд. Опять Олегу вспомнилось злополучное приключение, опять колыхнулись радость и боль. Так и стоял Олег в удивлении, пока автобус её не увёз.

Он часто потом вспоминал о случившемся. С необычной силой вспыхнула его любовь ко всему живому. Он часто стал выезжать на природу. Душа его жила самыми лучшими настроениями, которые дарит природа во все времена года.

* * *

– Экий ты нерешительный, ведь благодарить её надо, – я долго смеялся над ним. – Хорошо, что об этом никто не узнал. Тебе крупно повезло, мой друг. Могло быть и хуже.

Только мне Олег мог рассказать этот случай, только со мной мог быть откровенным. Я его понимаю.

– Вот такая история приключилась со мной. Человек – и дитя природы, и чёрт его знает кто, – в заключенье добавил он.

С тёплым чувством от товарищеского общения я возвращался домой, плавно покачиваясь в полупустом автобусе. Вокруг непроглядная темень, в салоне светло и просторно.

«Что может быть прекрасней понимания жизни людей. Люблю откровенность и преданность друзей».

Вернулся домой, быстро разделся, лёг и вскоре уснул под тёплым пологом одеяла.

Проснулся утром рано не под звучащую трескотню будильника, а потому, что сон кончился. Кончился так тихо и плавно, будто голубой огонёк выключенного телевизора незаметно угас, будто звук по реке в тумане, прошёл и исчез… И бодрый час настал славно, чудно, словно всплыл затонувший лист, словно в самом себе наступил благодатный рассвет. Оттого было приятно и ладно на душе, как бывает сладко во рту, когда леденец исчез. Словно ушёл добрый человек, а пришло твоё долгожданное счастье. В комнате темно и тихо, я встал и раздвинул шторы.

На улице, за стеклом, в тени ветвистых дерев, в действительности различался, рождался иль приближался, оно всё едино, настоящий рассвет. Нет, солнца не было, впрочем, и быть не должно, пасмурно и сыро было вчера. Стояла осень, и опавшие листья, словно большие зрелые яблоки, пышным ковром украшали остывшую землю. Украшали и, наверное, согревали её. Знакомая асфальтовая дорожка, каждодневный путь на работу, с россыпью неубранных, упавших за ночь листьев. Светлый силуэт клумбы, похожей на огромную вазу цветов. Электрический свет от столба и пелена, утренняя пелена тумана.

Я снова лёг и долго лежал с открытыми глазами, упиваясь негой и красотой, испытывая большое удовольствие от покоя и тишины. Мечталось и думалось свободно, легко.

И вдруг галка. С крыши, похоже, слетела эта беспокойная птица. В печной трубе летом она свила гнездо. Села на провод линии электропередачи, провисшей как бельевая верёвка. Раньше меня проснулась и зорьку решила встречать, как будто ей сверху намного видней. Села, лапками накрепко зацепилась и начала прихорашиваться. Под крылышком, под брюшком клювиком раз-раз, так забавно и живо. Такая игривая птица, что улыбаться хочется. Вытянет крылышки, расправит, уложит как надо, удобно, красиво. Опять встрепенётся и снова – под крылышком, под брюшком. Смотрю, клюв начинает чистить. Головку вытянула, прищёлкнула парочку раз, затем ещё и ещё, но этого мало, вроде как захватила соседний провод и об него старательно очищает, из стороны в сторону, так проворно, не уследишь.

Ну, думаю, пропала птица, от двух проводов лампочка горит, а тут лапки на одном, клюв на другом. Я так и обмер, словно по мне сейчас пройдёт разрушительный ток. «Пропала птица», – сжался, жду, вот-вот упадёт на землю сырую. Вместе ведь солнце встречать хотели – и смерть. Так странно. За что?! Вспугнуть, спасти её захотелось. Вскочил в порыве, но вдруг увидел и понял, что это оптический обман. Провод ведь далеко в стороне, а видится, будто в клюв она его забрала. Отлегло. Снова смотрю, любуюсь, вместе встречаем рассвет. Опять вспоминаю и тихо смеюсь над моим растревоженным другом.

Вот ведь как в жизни бывает, думаешь так, а оно совершенно иначе…

Соловей и котяра

Из маленького, всеми любимого шустрого котёнка через три года вырос и заматерел настоящий котяра с чёрно-белыми пятнами. Прикормленный едой из холодильника и специальными кошачьими добавками, он стал походить на тяжёлую плюшевую игрушку, мурлыкающую, если гладить по шерстке, за ушком, под брюшком.

Котяра был истинным «демократом», свободно перемещался по комнатам, выгуливался на улице и отдыхал на балконе. И всё шло как нельзя лучше, пока однажды, в конце мая, под окнами пятиэтажного дома, расположенного на кромке сбережённого кусочка леса, не запел соловей.

«Филип-филип-филип. Тюх-тюх-тюх. Тр-р-р-р. Цык-цык-цык. Тю-ви, тю-ви. Фи-лю, фи-лю», – выдавал соловей причудливые коленца. Отзимовав, прилетел он из далёкой Африки продолжить свой род. Этакая маленькая изящная птичка, прекрасно маскирующаяся в густой листве, с серовато-бурыми крыльями, беловатым брюшком и рыжеватым хвостом. Будто в песню складывает знаменитые посвисты, шёлканья и рокотанья. «Песенные» строфы то плавно замирают, то через паузу вновь возвышаются.