Крутые перевалы

Грузовики несколько раз обгоняли растянувшиеся Черной падью подводы. Ямщики махали шапками. Шоферы острили:

— Эй, до свидания! К покрову дотянетесь?

— Не подковыривай! Хорошо за рулем-то!

— Да! Ты бы здесь вот пуповину потянул!

Мужицкая снастина трещала под крепкую ругань. Скороспелый тракт, разбитый прошлой осенью, спешно поправлялся, но земля была еще мерзлая и капитальных работ производить было нельзя.

Мартовское солнце жадно пило смоляную кровь оскобленных брусьев, предназначавшихся для накатника и мостов по топким местам дороги. Брусья вырастали по обеим сторонам шоссе светлотелыми ярусами, клетками, треугольниками. Эти разноформенные фигуры гнались за удаляющимися отрядами колхозников и издали напоминали палатки военного лагеря. Над стойбищами вился голубой дым, и рядом же вырастали сколоченные наспех дымные бараки.

Утиный кряк полевых телефонов извещал контору совхоза о новых работах. Поручив Шайтан-поле Стефании и Севрунову, Пастиков ездил на лошади по таежным тропам. Все знали, что нужно торопиться, — скорее кончать.

Самохе было поручено доставить на консервную фабрику только что прибывшие на станцию машины. Но под тяжестью паровика сломались рессоры обоих грузовых автобусов. И пока их чинили в железнодорожных мастерских, все тяжелые части везли на лошадях. Растворенный солнцем снег не удерживал дорогу, а огромные сани собирали передком рыхлые сугробы. Целую неделю девять троек тащили тяжелые механизмы через степь. Лошади вытягивались в струну, хватали зубами снег, надрывались. Но на каждых ста метрах сани останавливались, зарезаясь до гольцов. Обливающиеся потом люди, в одних рубахах и без шапок, несли за собой березовые соковые стяги.

Самоха охрип и говорил шепотом. Все эти дни он сражался с возчиками, угрожал, но две артели единоличников наотрез отказались везти тяжести через Черную падь. К нему прибыл Соколов со свежими конями, однако, дорога настолько размякла, что грузы двигались в сутки не больше десяти километров. Самоха едва бродил и сразу же свалился, как только ямщина добралась до первого барака. Тут его и встретили Пастиков с Горлинским, окончательно потерявшие терпение.

— Ты что же к машинам не прицепил?! — гремел директор. — Время только проводишь!

— А ты пошто не гнал их ко мне?! — вспылил Самоха.

Они поспорили. Но только через неделю, когда к саням подделали, по проекту инженера, огромные колеса, два гусеничных трактора потянули механических богатырей в десятикилометровый тенигус. Побросав топоры и пилы, работники с криками приветствовали двигатели и сидящих на них Пастикова, Горлинского и Кутенина.

— Видишь, голова! — похлопывал Пастиков по плечу Самоху. — Ты бы на саврасках плелся до будущего марта.

— Да и у тебя склепки не хватило, — оправдывался тот. — Ежели на рыбалке или в охоте, это — да, а в машине — ни бельмеса.

— Нужно овладеть техникой, ведь катер везем и будем механизировать рыбалку, — заметил Горлинский.

Пастиков улыбался. Ему вспомнился разговор с инженером об овладении техникой, когда Горлинский отозвался неодобрительно и высказал сомнение по поводу укрепления шоссе.

* * *

Видимо, открытие Америки так же безумно волновало изыскателей и толкало их на путь новых преодолений, выходящих сплошь и рядом за пределы нормально возможного.

Было только три часа утра, когда Пастиков ворвался в квартиру Севрунова. Зверовод в потемках не мог сыскать очков и вскрикнул, наступив на что-то острое. В соседней комнате Стефания натягивала через голову платье. За окном топтались оседланные лошади и слышался веселый голос Самохи.

— Фу, бешеный! Да что случилась-то? — бурчала Стефания.

— А то! Поедем слюду искать!

— Но почему же слюду? — недоумевал Севрунов.

— Собирайся, а тогда узнаешь. Ты пойми, Самоха и Кушненко говорят, что слюда-то под боком у нас, золото тоже… Знаешь, как это подвинет наше дело. Да мы тогда железнодорожную ветку здесь проложим.

— Можно бы и днем, — хмурилась Стефания. — Ведь надо же хоть один раз выспаться.

— Оставайся тогда.

Но Стефания направилась к двери.

— Ничего смертельного, — шутил Самоха, придерживая лошадь. — Повязалась бы, Никандровна, а то повиснешь кудлашками где-нибудь на сучьях.

Они поехали рядом, а позади подпрыгивали на мохнатых монголках Джебалдок и Кушненко. Снег держался еще в ямках, в заветерках. По Ширану двигались, гонимые ветром, синие глыбы льда; оно было недоступно для рыбалки. По белеющей от извести траве кучками бродили маралы. Из бычника доносились страстно призывные крики отлученных от стада производителей. Особняком табунились беременные самки, сосредоточенно прислушиваясь к жизни созревающего плода в своих животах. Не потерявшие жира, взрослые маралы чесались рогами об изгородь, не проявляя особенного интереса к проезжающим.

— С приплодом у нас нынче плохо, — говорил Севрунов. — То выкидыши, то эта болезнь во время течки…

Но Пастиков, казалось, забыл о существовании питомника. Так он был устроен, чтобы быстро охладеть к совершившемуся и с жаром набрасываться на все новое, неизвестное, трудно преодолимое. Севрунова же это обижало.