Кружевные закаты

– Если бы, – вздохнула Надежда и как-то странно покосилась на Алину. Снова жалостливо и… сочувственно?

У Алины похолодело внутри.

– Что-то с Костей?

Из-за этой проклятой девчонки одни проблемы! Взбрело ей в голову забраться на лошадь без всякой нужды! Без пригляда…

– Андрей ранен.

Андрей… Всегда Андрей. Вечно Андрей, Андрей, и слышать его имя от тех, кто понятия не имеет, что оно в ней вызывает, так тягуче-больно…

– Сильно? – спросила Алина, в какой-то даже упоении предвкушая положительный ответ и надеясь, что ей будет безразлично. Он ведь понесся спасать эту девицу…

– Сильно, но его жизни нет угрозы.

– А Костя?

– При чем здесь он? – удивилась Надежда.

– Я видела, как он бежал навстречу мне.

– Он подоспел, когда Андрей уже остановил Милю.

Алина задумалась, сдвинув брови. Надежда решила, что беспокоить ее больше не стоит, и тихо вышла прочь.

– Конечно, это неприлично, девушка чуть не погибла, но эта ваша Светлана понимает, что чуть не уничтожила троих? – гневно спросила она у Крисницкого, а тот в ответ промолчал.

23

– Потому что в вас кровь молодая бродит и вырывается, – с раздражением сказал Денис Федорович, скорбно сглатывая.

– А с каких пор в вас она не бродит, пугает? Когда и для чего вы успели стать такими скучными?

– В нашем возрасте скорее понимаешь, что стоит смерти. Проще говоря – ничего кроме счастья близких.

– Я и ратую… – оторопела Алина.

– Ты этих крестьян даже не знаешь. И едва ли они скажут тебе «спасибо». Пустое все, суета…

– Что же не суета?! Есть блины в тепле и неге, пока народ…

– О, прошу! – с редким для него раздражением перебил Федотов, начиная хрипеть от повышенного тона беседы. – Народом можно прикрываться всегда и для чего угодно, особенно если ты правитель. Я по своему детству помню восстание декабристов. Но вы преследуете иные цели.

– Какие же? – спросила Алина с вызовом загнанного в угол смельчака, внутренне холодея. – Как модно нынче говорить про наш корыстный расчет и цели!

В тот момент Андрей очнулся, разговор оборвался.

24

Разлитый мягкой негой день клонился к завершению. Золотое зеркало облаков паутиной неслось по выжженной степи горизонта прямо на Алину. Как безмерная воронка Галактики, вращались на ветру облака, наскакивая на крону Солнца. Ветер сгонял с него легковесные слои пара. С трудом отпрянув от окна, Алина повернулась к ворочавшемуся в постели Андрею и, заметив, что он пытается встать, приказала:

– Нет, не двигайся!

И засмеялась, совсем как влюбленная девушка, мягко, грациозно, положив руку Андрея обратно на одеяло. Солнечный луч застрял в ее бледных волосах, склонившихся вместе с головой в благоговейном спокойствии.

Слова утешения не шли с языка девушки. Все сочувствие, обращенное в звук, утрачивало целебное свойство и казалось Алине плывущим неизмеримо пошло. Она просто слабо, жалостливо улыбалась, видя, как он пытается держаться мужественно.

Алина припомнила, как сидела на полу у комнаты, где мучился Андрей. Как она сможет жить без него? Эта мысль казалась кощунственной, чудовищной. Кто развеселит, кто успокоит, кто вселит надежду одним своим видом? Перспективы плыли перед ней удручающей заглатывающей линией.

Поймав ее лукавый цветущий взгляд, Андрей отказался от намерения подняться, и, подумав о чем-то, опустил голову. Алинина серьезность опасно сочеталась с нежной насмешкой, ставящей его в тупик, но это не было неприятно. Они начали вести очень тонкую умелую игру, растворяющуюся в нюансах полуслов и полу взглядов. Это не было кокетство в обычном понимании, но Алине оно давало уверенность в себе как в объекте преклонения, а Андрея веселило.

Он действительно сильно пострадал, а, Алина, оправившись от первого ужаса, дежурила теперь возле него так часто, как могла. Крисницкая зарекомендовала себя настолько неподверженным любовной болезни существом, что никто и не верил уже, что такое вообще возможно. Поэтому никаких сплетен об этих двоих не ходило.

Поначалу, пока еще существовала угроза жизни Андрея, Алине казалось, сердце само себя утопит в крови, если его не станет. Тогда у них произошло поразительное единение. Они так же спорили, как раньше, но уже по-другому, светло. Алина чувствовала свою небесполезность, и эта уверенность исцеляла ее лучше любого лекарства. Во время болезни Львов принадлежал только Алине, поэтому она не хотела, чтобы он выздоравливал, и не корила себя за такие мысли. Это странное тягучее чувство к нему океаном заливало временами все ее существо несмотря даже на то, что ничем телесным, кроме случайных прикосновений, не подкреплялось. Что могло случиться, пойди она дальше, Алина страшилась подумать. Порой казалось, она может задохнуться. «Больная поэзия», – так про себя она отзывалась о том, что происходило внутри – где-то около сердечной мышцы, и, как не странно, Крисницкая больше не раздражалась подобным словам.