Кружево Парижа

Но нашла их не я. Я вдруг поняла, что Джим довел до конца то, чего я всегда боялась. Во мне вновь закипел гнев. По какому праву он вторгается в мое прошлое? Что себе позволяет? Он не сказал ни слова после оскорбления с девицей с красной помадой в день годовщины свадьбы и теперь без спроса лезет в мою жизнь. Он знал обо мне все. Наверное, больше, чем я сама.

Я так порывисто вскочила, что опрокинула стул и пулей вылетела из комнаты.

Берлин – город небольшой, а, поделенный пополам, как в те дни, был еще меньше, чем сейчас. Я промчалась мимо машины, ждавшей Джима, и пошла пешком. На мне была пара туфель на платформе, не сказать что неудобные, но явно не предназначенные для долгой ходьбы.

Свернув на торговую улицу, я нашла банк, где поменяла доллары, прежде чем поймать такси до KaDeWe, «Торгового дома Запада», самого знаменитого торгового центра в Берлине и единственного, о котором я слышала.

Через полчаса угнетенная однообразным и благоразумным ассортиментом магазина, но в более подходящей обуви, я села в такси и поехала к контрольно-пропускному пункту «Чарли». Во мне все еще бурлила тупая ярость, я должна была двигаться, побывать в Восточном Берлине, где жил Лорин. А Джима видеть не хотела.

Через границу я переходила долго и медленно и немного спустила пары злости. Пришлось поменять тридцать марок, и меня предупредили, что я не смогу вернуться, пока их не потрачу.

Тратить деньги я всегда умела, но здесь и это оказалось непросто.

Перейдя границу, я словно окунулась в послевоенные годы. Прошлась по Фридрихштрассе с разрушавшимися колоннадами, вышла на знаменитую Унтер-ден-Линден, длинную дорогу с липами, дошла до Университета Гумбольдта. Остановившись у здания, я размышляла: вдруг там сейчас Томас. Может, даже увидела бы его, если бы простояла там весь день.

Потом двинулась дальше, мимо Старого и Нового музеев, Пергамского музея. Зеленый купол берлинского кафедрального собора поднимался над площадкой, которую я приняла за пустое пространство после взрыва бомбы. Я поняла, что не готова к встрече с Томасом. Я словно была контужена, как и этот город.

Голод, жажда, усталость вели меня дальше. Поиски кафе, где можно потратить деньги, или даже ресторана ни к чему не привели, и, только выйдя с Музейного острова в старые кварталы с маленькими двориками, с домами, помеченными пулями, исполосованными шрапнелью и взрывами, я наткнулась на бакалейные магазинчики.

Шагая по улицам в костюме идеального покроя и желтовато-коричневых замшевых ботинках, с сумочкой из крокодиловой кожи и пакетом из KaDeWe в руках, я ловила на себе суровые недоброжелательные взгляды.

В магазинах коробил слух резкий саксонский акцент, но взгляды берлинцев невольно смягчались, когда они слышали певучий тирольский диалект.

К пропускному пункту «Чарли» я вернулась довольно поздно с большим пакетом книг из Пергамского музея. Перед возвращением на Запад я положила бесполезную кучку алюминиевых монеток, считавшихся деньгами, на оставшуюся банкноту, как чаевые после ужина.

Когда я прошла кафе Adler за первым поворотом после КПП, оттуда вышла фигура и направилась ко мне.

– Прости, – быстро сказал Джим. – Плохо получилось.

Я продолжала идти, и он шел рядом.

– Хотел сделать сюрприз, а не засаду.

Мы шли молча. На дороге появилось такси, огни казались размытыми моросящим дождем. Джим шагнул к дороге и поймал машину.

Я не проронила ни слова ни в такси, ни в фойе отеля, ни в лифте, не взглянула на него, даже когда он открыл номер и посторонился, пропуская меня вперед. Уронила сумки, скинула туфли и направилась в ванную, где умылась, очистила лицо от макияжа и увидела свои глаза: их пронзительную синеву окаймляла краснота. Кожа у меня бледнела с каждым намоченным лосьоном тампоном, а в тусклом освещении тем более. Я сняла весь грим и вернулась к Джиму.

Он с мрачным и бледным лицом сидел на диване, разглядывая карту Берлина, рядом лежал путеводитель. Я не стала садиться, смотрела на него стоя.

– Я пыталась понять, что произошло, но никак не соображу, – резко заметила я. – Мы заключили деловую сделку. Личные проблемы сюда не входили.

– Иногда все меняется, – слабо ответил он.

– Тебя так увлекает копаться в моих тайнах, вытаскивать на поверхность самое больное или постыдное и выкладывать перед чужим человеком, как этот детектив? Ты находишь это забавным?

– Нет, – пробормотал он. – Я не для этого старался.

– Нет, это совсем не та забава, которую ты устроил в тот вечер, который так хорошо начинался. Бумажная годовщина! Нужно было порвать документы.

– Мне хотелось подарить тебе те дома.

Мистер Сама Непроницаемость потерял хладнокровие.

– Я растрогалась, по-настоящему растрогалась, – холодно сообщила я и помолчала, чтобы он проникся. – А потом ты притащил ту шлюху в наш лифт.

Я уставилась на него.

– Мне пришлось подниматься с тобой и нюхать ее дешевый парфюм. Ты хотел меня унизить?

У него вытянулось лицо, как у мальчишки, пойманного с поличным. Он потер шею.

– Хотел, чтобы ты ревновала, – поморщившись, признался он.

– Ревновала? – усмехнулась я. – Нет, мне было стыдно, что я такая дура.