Кружево Парижа

Однажды ярким солнечным утром, как только мы сняли летние пальто, швейцар дома тридцать на авеню Монтень сообщил, что мэтр ожидает мадам Фурнель и мадемуазель Розу у себя в кабинете.

Мадам Фурнель расплылась в довольной улыбке. Она схватила меня за руку и прошептала, что наконец время пришло. Мы поднялись по лестнице на его этаж и дошли до больших открытых двустворчатых дверей в самом сердце нашего мирка.

Диор сидел за письменным столом с газетой в руках. С того памятного зимнего вечера я его почти не видела. Он вскользь приветствовал меня, проходя по коридору, но никогда не останавливался поговорить или спросить, как идут дела. Я знала, что он очень занят.

– Ага, мадам Фурнель и ее протеже, – сказал он, и на лице его появилась широкая усмешка.

Как и в тот вечер, я не уловила его тон, но подозревала тонкую насмешку.

– Здравствуйте, Роза. Пойдемте со мной.

Он поднялся и вышел через дверь, что вела в соседнюю комнату, его студию. Остановившись перед манекеном, он с серьезным видом повернулся ко мне.

– Роза, – окинул он меня пристальным взглядом. – Вы готовы?

– Да, – мрачно кивнула я, потом непроизвольно добавила: – Правда, пока не знаю к чему.

На какую-то долю секунды мне показалось, что он обиделся, но потом поморщился и захохотал. Он указал на манекен.

– Что-то не клеится у меня с этим платьем, – признался он, водя рукой по белой тонкой ткани.

Юбка была широкой, но не такой объемной, как плиссированные юбки его первых костюмов Bar, корсаж прилегающий и с таким же аккуратным воротничком, как и жакет.

– Она будет из черного шелка, но мне не нравится, как ниспадает ткань.

Он был раздражен и разочарован.

– У вас есть чутье к Скиапарелли и Баленсиаге. Что скажете?

Я взглянула ему в лицо. Диор со мной советовался, спрашивал меня, что я думаю. Я оторопела. Я повернулась к мадам Фурнель, которая улыбалась, словно поощряя: «Давай».

– Ну что? – спросил Диор.

Я глотнула воздуха и начала ходить вокруг платья, дергая ткань, рассматривая складки и вытачки, изучая его с разных сторон. Это был экзамен, к которому меня готовила мадам Фурнель. Чем пристальнее я смотрела, тем увереннее понимала его задумку, что нужно сделать с платьем. Я отступила на шаг и взглянула на мадам Фурнель, которая снова ободряюще улыбнулась. Это был мой звездный час, и я понимала, что должна показать все, на что способна, и не отступать.

– Этот покрой, мэтр, слишком резкий.

У меня громко стучало сердце, и я понимала, что говорю слишком быстро. Я сделала паузу, чтобы успокоиться. Диор слушал внимательно и не выказывал недовольства критикой.

– В прошлом году вы подарили миру женственность, мягкость, округлости. Этот воротник и узкие рукава больше подходят для работниц, а эти женщины не носят ваших платьев. Взгляните, пусть рукава ниспадают складками. И вырез, сделайте его свободнее, плавнее, пусть шелк ляжет сам. Не превращайте его в смирительную рубашку.

– Ага. Вы имеете в виду что-то в этом роде.

Он переворошил бумаги на столе, выискивая что-то особенное.

– Voilà![20]

На листе было два эскиза. Первый длинного средневекового платья с длинными, ниспадающими свободными складками рукавами и низким вырезом, который был перенесен на соседний эскиз его силуэта «Бар».

Я их рассмотрела.

– Да, – согласилась я, обдумывая. – Вот только вырезы оба не подходят.

– Кристиан? – перебила нас мадам Фурнель.

– Да, – нетерпеливо отозвался Диор.

– Я могу вернуться к работе?

– Да, Мадлен, – ответил он и лучезарно улыбнулся. – Благодарю вас.

Вот так все и было. То платье, над которым мы вместе работали, теперь в Мет[21]. Оно было не готово вплоть до нового зимнего сезона.

Однако взаимопонимание между нами установилось сразу, нами руководил один стимул, одно и то же стремление добиться идеала. С того самого дня я стала его помощницей, а также одной из манекенщиц. В тот вечер придя домой, я, к своему удивлению, обнаружила, что мой новый гардероб привезли из ателье и развесили в золоченом шкафу, унаследованном от борделя. Диор так и не придумал для меня официальной должности – я стала его музой и помощницей. Мы смеялись и спорили, соглашались и ссорились, но я подталкивала его все к новым и новым высотам.

Диор за один вечер стал знаменитостью, его забрасывали приглашениями на обеды и вечеринки, в оперу и драму, и он брал меня с собой.

После нескольких званых вечеров он добавил в мое расписание уроки английского, чтобы я могла вести светские беседы с богатыми американцами.

Мадлен (мы с мадам Фурнель перешли на «ты») ждала меня и помогала раздеться и повесить платья и юбки. Пока мы сидели на кухне, попивая горячее сладкое какао, она жадно забрасывала меня вопросами о том, с кем я встречалась: политиках и финансистах, дипломатах и толстосумах, аристократах, американских эмигрантах.

В конце августа Диор вернулся с летнего отдыха на Нормандском побережье около Гранвиля, из мест, где он вырос. Он выглядел посвежевшим и отдохнувшим, готовым работать и был в игривом настроении.