Кружево Парижа

Я не показала радости и сделала вид, что ничего не слышала. Он был не похож на тех гостей, с кем я обычно встречалась за такими обедами, и это меня тревожило. Я отступила на безопасную позицию и задала вопрос, которым всегда пользовалась на подобных сборищах:

– Так чем же вы занимаетесь, доктор Дюмаре?

Его темно-карие глаза потускнели.

– Тем, что потребуется. Например, запахами.

– Как это? – спросила я, сгорая от любопытства.

– Очень просто, – ответил он. – Придумываю ароматы для духов.

– И хорошо получается?

Он смерил меня тяжелым взглядом, словно сомневаясь, что я не шучу.

– Ну допустим, с духами у меня получается лучше, чем у вас со слоном.

Я откинулась на спинку стула, ошеломленная его прямотой.

– А скромности, я смотрю, вам не занимать, – заметила я, парируя удар.

– Нет, – ответил он. – Я просто говорю честно. Я хороший ученый с чувственным носом. – Он поднял бокал и сделал глубокий вдох.

– Вы, вероятно, хотели сказать, «чувствительным»?

– Нет, чувственным, – возразил он. – Понимаете, я не скажу, в каком поместье выращивали этот виноград, но только рос он на рыхлой, плодородной почве под горячими лучами солнца, кисти хорошо вызрели, жара ощущается и на вкус, и на запах. Само вино легкое и с маслянистым вкусом, с большим количеством спирта. Это вино с юга, но названия я не знаю. Тут дело не в знаниях, скорее, в ощущении происхождения, в сути.

У меня было мало опыта общения с мужчинами. Я научилась обращаться с пьяными нападками. Видела, как другие женщины улыбаются, но держатся подальше от властных мужчин. И влюбилась в серьезного Томаса.

Доктор Дюмаре, однако, был похож на мальчишку со школьного двора. Он рисовался, стараясь произвести на меня впечатление, флиртовал, и я интуитивно поняла, что делать. Я улыбнулась.

– Одним словом, вы считаете себя талантливым?

– Я лучше всех, – пожав плечами, ответил он и сделал еще глоток Châteauneuf-du-Pape.

Наклонив голову, он следил за моей реакцией, поэтому я улучила момент, чтобы подумать.

Слова звучали высокомерно, но он не кичился, а будто просто излагал факты.

– Что ж, – медленно произнесла я, стараясь говорить серьезно. – Как бы вы отнеслись к невыполнимой задаче?

– Это как сказать. Смотря кто ставит задачу.

– Я.

И не удержалась: улыбнулась во весь рот.

– В таком случае, наверное, соглашусь, – сияя, ответил он.

– Мне нужны духи. То есть нам.

– «Нам»?

Наши взгляды встретились, и меня кинуло в жар.

– Кому это «нам»?

– Кристиану Диору и мне.

Мне не хотелось, чтобы он заметил мой румянец, поэтому я отвернулась и показала на стол.

– Он там, разговаривает с дамой в зеленом.

– Хотите, чтобы я придумал для вас духи?

Я чувствовала, как он буравит меня взглядом, и не отваживалась повернуться.

– Запросто, мисс Диор.

Глава 9. Арника

Как видишь, у меня в арсенале не только Miss Dior и No. 5. С годами мне достались и другие ароматы. Не все, признаюсь, мне по вкусу, но подарок есть подарок, им нужно дорожить за то душевное состояние, в котором его преподнесли. Во всяком случае, я обнаружила, что любого мужчину, кроме самого проницательного, можно провести, сказав, что парфюм другого автора, якобы принадлежит ему. Для этого, ma chère, достаточно держать на туалетном столике на видном месте флакон, а пользоваться другим, более подходящим ароматом.

Что, твое внимание привлекла та большая бутылка за блестящими хрустальными и ядовито-разноцветными флаконами? О, это на самом деле особенная бутылка. Видишь в ней тяжелую янтарную жидкость? А теперь вдохни поглубже, втяни в себя запах кроме спирта – запах смолы и сена, запах гор. Это настойка арники на шнапсе. Нет ничего лучше для лечения отеков, растяжений и синяков. Сейчас, конечно, рвать дикие цветы запрещено, но когда я жила в Оберфальце, мать посылала нас за цветами, и мне так нравилось срывать со стеблей лимонно-желтые головки.

Каждая цветочная головка состоит из корзинки крохотных трубчатых цветочков, плотно заполняющих центральный диск, обрамленный дюжиной тончайших отдельных лепестков. Внешние лепестки отрываются легко, а вот маленькие трубочки в центре отделить непросто. Мы наполняли корзинку этими яркими «солнышками» и несли домой, матери, набивавшей ими припрятанные для этой цели бутылки со шнапсом.

Ты не поверишь, но эта бутылка со мной с 1947 года. Но я опять забегаю вперед.

Томас Фишер входил в мою жизнь медленно. Он появился в Оберфальце с другими немецкими солдатами в такой же форме, поначалу ничем не примечательный, и постепенно выделился своими манерами и привлек мое внимание. Он постепенно завоевывал меня добрым отношением, и когда там, на горной тропе, попросил разрешения поцеловать и впервые коснулся моих губ, осознание, что я его люблю, обрушилось словно снег на голову, затмивший весь белый свет, и вплоть до того вечера этот снег никто не растопил.