Кружево Парижа

– Выйдешь из ванной будто заново рожденной, Граса, – заметила я, когда она открыла глаза. – Последний штрих. У новорожденных очень гладкая кожа. Возьми бритву, но будь осторожна, она острая.

Я вручила ей бритву Шарля. Мне хотелось, чтобы она вышла из ванны, как Афродита из моря. Вместе мы стирали прошлое.

Глава 13. Снотворное

С возрастом уставать начинаешь раньше и поздние вечеринки переносить все труднее. Прошли те дни, когда я могла веселиться всю ночь напролет, не спать до рассвета и идти плавать на море, глядя, как оранжевое солнце медленно поднимается из атлантической дремы, а потом пить свежий сок и отправляться в офис в старый разрушающийся центр Рио. Там у меня был шезлонг, покрытый янтарно-желтым шелком, где можно было вздремнуть между телефонными звонками, встречами и моделированием одежды.

В те дни снотворного мне не требовалось. Видишь, ma chère, это единственный пузырек без этикетки. Неприметный белый пластиковый флакон. Я всегда срываю с них этикетки, не хочу способствовать злоупотреблению. Я давно не пью снотворное.

Барбитураты, если их пить нечасто и понемногу, помогают, но при неправильном приеме они опасны, так как может появиться зависимость. Я стала их принимать после разговора с Грасой, который лишил меня сна.

Однажды утром, сварив мне кофе, она выпалила:

– Что с сеньором Шарлем?

– Ничего, – ответила я, едва обратив внимание на вопрос.

Но когда она занялась своими делами, я не смогла выбросить ее вопрос из головы, и меня охватило беспокойство. Допив кофе, я вернулась наверх в нашу спальню и встала в дверях.

Шарль еще спал, и я тихонько прошла в комнату, чтобы его не разбудить. И не столько осознанно, сколько интуитивно сняла с него простыню. Я изучала его не как любовница, а как жена, но так и не поняла, как мужчина, целыми днями корпевший над лабораторными столами, поднимая и наполняя пробирки, мог поддерживать такую физическую форму.

Природа наградила его силой и мускулатурой, болел он редко. Его оливковый цвет лица, темные кудрявые волосы и добрые карие глаза хорошо приспособились к бразильскому климату. Он не лежал часами на солнце специально, но загорал, ныряя в волны Атлантики и играя на пляже, и его кожа приобрела здоровый бронзовый оттенок. Он редко сидел на месте.

Перемены трудно заметить, когда ты рядом, поэтому я заставила себя внимательно его исследовать, как разглядываю макет платья. Шарль похудел. Руки и грудь уменьшились, когда-то упругие мускулы исчезли. Наблюдая за дыханием, я увидела, как проступили ребра, а потом потрогала на руке кожу, она уже не была мягкой, а загрубела. И он был болезненно-бледный, под коленкой виднелся синяк и еще один – на бедре.

Я поцеловала синяк и провела пальцем по неподвижной ноге и вверх по спине, еще больше встревожившись при виде маленьких поврежденных кровеносных сосудов, лопнувших в синяки, замаскированные побледневшим загаром. Шарль перекатился на живот, показав крапчатые отметины крохотных фиолетовых повреждений на спине. Кожа рук и спины была в светлых пятнах.

Шарль зашевелился и снова заснул. С тех пор прошло больше тридцати лет, но когда я останавливаюсь и позволяю себе вернуться мыслями к тем дням, то вспоминаю смятение, охватившее меня, когда я села на кровать рядом с ним. Уверенность и безопасность, с которыми я прожила десяток лет, в одночасье рассыпались.

Не так давно я купила мейсенский фарфор, старинный сервиз, но такой, чтобы им пользоваться. И время от времени то тарелка разобьется, то чашка исчезнет – сколы, трещины, пропажи, – пока год назад я не обнаружила, что посуды не хватит, чтобы накрыть стол к званому обеду.

Вот и с Шарлем было то же самое. Я ничего не замечала, пока не стало слишком поздно, не увидела ранних предупреждающих симптомов.

А теперь, разглядывая его, вдруг ясно вспомнила и поверить не могла, как я не видела этого раньше. Все началось с того, что иногда ему не хотелось выходить на утреннюю прогулку по берегу с обрушивающимися на берег пенистыми волнами, а потом все чаще и чаще. По выходным он перестал играть в пляжный волейбол. Он отменял теннисные матчи и постепенно забросил спорт и физическую работу, потому что сильно уставал. Дальше начались визиты к врачам и специалистам, а тревога все росла.

Постепенно и Граса не выдержала.

– Сеньора Роза, – окликнула она меня однажды утром, когда я молча уставилась на папайю, приготовленную на завтрак. – Я все думаю. Ваша медицина бессильна. Они не могут остановить болезнь. Может, это и не болезнь?

– Что ты хочешь сказать?

– Лекарства действуют, если это обычная болезнь. Но, видимо, у сеньора Шарля что-то другое.

Я ждала, не понимая, о чем она говорит, рак жесток, но в нем нет ничего необычного.

– Это Макумба, – просто пояснила она.

– Магия?

Я старалась не улыбаться.