Читаем Крылатые волки на льняном поле полностью

Засеменил колючий дождик, будто мелкими гвоздиками прибивая опавшую листву к земле. Я подставила каплям лицо, и лишь тогда поняла, что они пронизывают меня насквозь, смывая остатки плоти. Робко улыбаясь качающимся от ветра деревьям, я брела по тусклым улицам, ощущая себя заблудившимся щенком. По привычке уступая прохожим дорогу, я всё время напоминала самой себе, что никто меня не видит.

Отскочив в очередной раз в сторону от спешащих живых, крайне озабоченных людей, я нервно рассмеялась. А потом усилием воли загребла ворох жёлтых листьев и подбросила их над головой. Расхохотавшись, я наблюдала, как эти живые прохожие озабоченно ёжились и поднимали воротники, ожидая очередного порыва шального ветра. Они очень спешили. Кто по делам, кто просто в тепло. Я же никуда не спешила. И холода не ощущала.

Шагнув с тротуара на проезжую часть, я вышла на середину дороги и, пританцовывая, двинулась в произвольном направлении. Здорово всё-таки. Иди куда хочешь, делай что хочешь, живи как хочешь! Ах, да…

Жить уже не получится. Небольшое такое ограничение по возможностям. Ни жить, ни прикасаться, ни нежиться, ни сворачиваться уютным клубочком под одеялом, ни держать в руках горячую чашку ароматного чая, ни ловить на себе любящие взгляды, ни целовать самого дорогого человека, ни радоваться. Так меня всё-таки обделили? Дали призрачную свободу, но забрали всё остальное. Разве так справедливо?

Плохо понимая, что же делать, я шагнула в сторону. В тот же миг сквозь меня промчался грузовик, окружив клубами синеватого газа и расшвыряв вокруг ошмётки жидкой осенней грязи. Мой бесплотный дух перехватило где-то очень глубоко и даже выступили невесомые слёзы. Значит, теперь сквозь меня можно так просто проезжать и даже не останавливаться? Значит, так теперь?..

Я прошла к обочине и присела на бордюр. Мои босые ноги вовсе и не запачкались. Тогда я решила взглянуть на своё отражение в ближайшей луже и нагнулась к её поверхности. Там я увидела лишь лёгкое облачко, плывущее в небесах. Я это, или и впрямь обычное облако, не понять. Нас теперь не отличить.

Я упала на колени прямо в эту грязную лужу и взмолилась. Взмолилась тому, в кого не верила при жизни. Но сейчас мне просто больше не к кому обратиться. В это момент я даже ощутила вкус своих слёз, смешанных с дождём - такой тоскливый осенний коктейль с горьковатым привкусом растаявших надежд.

Я всё ещё невнятно молилась, с трудом подбирая слова, а дождь усилился, и его капли вдребезги разбивали поверхность воды. В этой осенней луже никак было не различить мне себя, как ни старайся. Нет меня больше на этом свете.

Встав, я подошла к нервно вздрагивающей тонкой берёзе, которую упрямо дёргал хулиганистый западный ветер. Хоть она и старалась не обращать на него внимания, но он был сильней. Прижавшись к влажному шершавому стволу, я закрыла глаза. Что же это за неприкаянность… И здесь нет мне покоя. И дерево жалко.

Так я успела подумать, и в то же мгновение почувствовала, как берёза от меня отстранилась. Забавно, неужели я схожу с ума уже после смерти?

- Да, дорогая, трудно нам друг друга понять.

- Ты со мной говоришь? Но ведь ты дерево… И разговариваешь.

- Приходиться. Не понимать очевидных вещей - позор. А ещё человек.

- Мне просто стало тебя жалко.

- Меня?

Я потупилась и призналась:

- И себя тоже.

- Это мне понятно. - Стряхнув с себя ещё один листок, берёза продолжила: - Только меня жалеть не надо. И остальных моих собратьев также.

- Но этот холод, ветер…

- Ах, пустяки, - махнуло ветвями дерево. - Для нас осенняя пора самая благостная. После летнего зноя, тяжести зелёной кроны, туч мошкары и изнуряющего обилия впечатлений, осенний уход на покой – самое приятное время в году!

- Правда? - недоверчиво переспросила я.

- Врать не стану. Не умею. А последующий зимний сон - вообще райское наслаждение. Сродни глубокому погружению в транс. Нирвана по ощущениям.

- Вот и мне бы так.

Тут я на себе ощутила такой пристальный взгляд, что с трудом поверила, что на меня глядит всего лишь обычная берёза.

- Ты, дорогая, не примазывайся. Деревьям одно, а людям другое. Что бродишь-то неупокоенная?

- Сама не знаю.

- Душе нет покоя. Всё жалеешь о чём-то, пытаешься вспомнить, рвёшься куда-то.

- Наверное. Не знаю. Всё как-то неправильно.

- И впрямь? А что ж тогда правильно?

- Не знаю.

- Всё, золотце моё. Подряд три "не знаю" – значит, предпосылки неверны. То, что ты считаешь неправильным - оно истинно и закономерно. Тебе лишь надо принять его и идти дальше.

- Куда идти, - усмехнулась я. - Никто меня не видит и не замечает.

- Туда. Куда тебя тянет, а ты упираешься. Ищешь причины остаться, а они уже несущественны. Теперь всё иначе.

- И что же мне делать? - несколько растерялась я от такого оборота разговора с древесной собеседницей.

- Бросить всё и двигаться дальше. Не останавливаться. А теперь уходи. Я спать хочу.

Немного сердитые интонации обидели меня, я отвернулась и пошла прочь.

- Только помни! - нагнал меня голос берёзы. - Если ты хочешь возродиться, надо умереть окончательно. Сбросить все цепи, тянущие тебя к земле.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее