Крылатый лев (СИ)

Я подлил морса (кислого, как недозревшее яблоко, — здешние повара явно ничего не смыслили в готовке) и искоса глянул на Урсулу. Она преспокойно пила кофе из игрушечной голубой чашки и, казалось, не смотрела в мою сторону. Хотя разве разберешь за маской, куда она смотрит.

— Госпожа Урсула, отчего Вишня задерживается? — наконец не выдержал я.

— Что значит — задерживается? — пожала плечами Урсула, пригубив кофе. — Времени сколько угодно. Час, два, десять. Век, два, десять… Нет нужды спешить.

— Не знаю, что вы хотите этим сказать, но у нас времени немного, — возразил я, вспомнив старый фолиант и фигурку человечка, растаявшую под часами. — Мы отдохнем и отправимся дальше.

Я действительно не собирался надолго оставаться в этом, безусловно, приятном, но невероятно странном месте. Мне думалось, что нам с Вишней стоит от всего сердца поблагодарить радушную хозяйку, посидеть немножко на одном из бархатных диванов, а потом подняться из щедро освещенного подземелья в обычный мир — опасный, но все-таки знакомый.

Надо только подгадать так, чтобы выбраться отсюда на рассвете. Ночью на воле бушуют болотища, а при утреннем солнце есть все шансы благополучно миновать лес-чертополох и выйти к Гномьей слободке.

Урсула аккуратно поставила чашечку на скатерть.

— Да, вы отправитесь дальше… — произнесла она, будто читая мои мысли. — Дальше по коридору. У нас бесчисленное количество комнат. Места, как и времени, предостаточно.

— Не понял вас, — нахмурился я.

— Ничего страшного. Скоро поймете.

Мне не понравился ее тон (он стал заметно холоднее) и ее туманные слова, и то, что она угадала, о чем думаю. Но не собирается же эта красавица Урсула держать нас здесь до скончания века? Зачем мы ей сдались, нахлебники? Однако больше меня беспокоило то, что Вишня так и не появилась, да и облачной Белки Альки нигде не было видно.

— Да вы угощайтесь, угощайтесь! — Урсула подвинула хрупкую тарелочку с крупными черными и красными ягодами. Решив, что это смородина, я взял одну ягодку, посмотрел на нее — и ахнул.

— Госпожа Урсула, ваш повар сошел с ума! Это же волчьи ягоды! А вот эти черные — вороний глаз! — блеснув ботаническими познаниями, я мысленно поблагодарил Учителя эм Марка за то, что научил разбираться в ядовитых растениях.

— Мне известны эти наименования. Но почему они вас смущают?

— В смысле — смущают? Это же отрава! Как мухоморы!

— Мухоморы прелестны, — невозмутимо отметила Урсула. — Их шляпки блистательны, а вкус неповторим. Отведайте это желе! Главный компонент — грибы, но вы ощутите свежую ореховую нотку.

Она указала на серебряную мисочку, полную колыхающейся бордовой жижи, и я почувствовал, как горлу подкатывает тошнота.

— Госпожа Урсула, вы… вы… — я не мог подобрать подходящих слов, не решаясь перешагнуть через барьер уважения к хозяйке неведомого пространства. — Вы знаете, я такое не ем! — я судорожно вспоминал, что же успел проглотить с отвратительного стола. К счастью, кроме кусочка подсохшего горьковатого сыра и глотка морса я почти ничего не попробовал. Но вдруг и они состряпаны из какой-нибудь гадости?

— Совершенно зря не едите! — укорила Урсула.

— Но ведь это отрава! Яд!

— Что — яд? Что — смерть? Ничего. Ведь вы уже шагнули в ее тайные чертоги…

Не знаю, во что я там шагнул, но то, что вляпался по уши в очередное, как бы помягче сказать, приключение, уже понял. Стараясь не вскипать, я выпрямился, положил вилку на стол и тихо произнес:

— Где Вишня? Ответьте мне. Где? Вишня?

— Я предлагаю вам отведать иные лакомства, — бесцветно сказала Урсула. — В чертогах нет ни вишни, ни черешни.

— Ни прочей смородины! — перебил ее я. — Хватит уже, вы прекрасно меня понимаете! Вишня где? Анна-Виктория?

Урсула не ответила, а я, забыв про приличия, рванулся к маленькой двери слева — но она на моих глазах слилась со стеной, будто ее и не было. Я, что было сил, треснул по обитой шелком поверхности. Израненную в битве с болотищем ладонь пронзила жгучая боль.

— Отпустите Вишню! — заорал я. — Я же все равно ее найду!

Оглянувшись назад, я остолбенел: хрустальная и фарфоровая посуда приплясывала, точно при легком землетрясении, а потом и вовсе принялась подскакивать, издавая гулкий звон. Тарелки и блюдца крутились бешеными волчками, падали, разбивались. Блюда переворачивались на скатерть, оставляя грязные масляные разводы.

Тяжелый хрустальный кувшин, изобразив безумную птицу, кинулся на меня, плеснул в лицо кислый розовый морс — и подлетев, точно на пружинке, ударился о потолок, где тут же образовалась уродливая клякса.

Словно выполнив важную задачу, кувшин с грохотом свалился на пол и разлетелся на тысячу искристых осколков. «Хорошо, что не на голову», — успел подумать я, прежде чем глаза залепила вязкая вонючая каша, похожая на протухшую овсянку.

Наспех утерев лицо, я машинально схватился за рукоятку меча, хотя не слишком понимал, с кем воевать — с кашей, морсом, ветчиной?