Читаем Крылатый пленник полностью

Окружили и повели вниз. Полевые жандармы в зелёных касках и местные охотники-крестьяне. Они очень гордились своей удачей. Усатые, обветренные лица простых людей, не злые и не жестокие. Охотники, радующиеся хорошему лову. Дичь взята умело, без выстрела. Об этом односложно переговариваются на своём диалекте, отличном от привычного звучания лагерных команд. Уверены, что поймали уголовников. В разговоре повторяется словцо: бандитен.[38] Но ведут без окриков: лес ведь не любит криков, шума и громкой возни.

Сами пленные даже не переглядываются. Моральное состояние убийственное: оплошали! И снова – в неволе.

Лощиной спускаются вниз, в деревеньку. Провели по невзрачной деревенской улочке и заперли всех троих вместе в каком-то карцере. Видимо, к услугам германских властей в любой деревушке имелось подобное культурное заведение: солидная дверь с глазком, нары, параша с ручками и крышкой, решётка на окошке – крошечный тюремный мирок, устроенный с немецким педантизмом и добросовестностью.

К полудню прибыл жандармский офицер. Всех троих повели на допрос. В канцелярии сельского старосты офицер сидел за столом и смотрел бумаги. Под окном ждали солдаты. Двое с ружьями находились в комнате. Следом за пленниками в дверь протиснулось несколько крестьян и крестьянок. За дверью возникла целая толпа. Стараясь не переступать порога, люди приготовились послушать допрос пойманных чужаков. Группа состояла почти из одних пожилых женщин.

– Правление колхоза, – шепнул Волков, наклоняясь к Славке.

– Девять граммов на трудодень! – усмехнулся тот.

Офицер, видимо, признал Вячеслава за главного, потому что обратился прямо к нему:

– Кто вы и откуда бежали?

– Мы – военнопленные, – на ломаном немецком пояснил Славка. – Мы решили идти нах хаузе[39] и убежали из Мосбурга.

Офицер молча разглядывал пленных, делал пометки в бумагах; сзади, в толпе, прошелестел сдержанный шёпот, как в церкви. Женский голос произнёс очень тихо и удивлённо:

– Альзо, кайне бандитен![40]

Жандарм наклонился, выгнул шею, чтобы взглянуть на женщин из-за фигуры пленного, сделал строгие глаза и попросил:

– Абер битте штиль![41]

Потом обратился снова к пленному:

– Что вас побудило к побегу?

– Нас морили голодом. Нас мучили и били. Нас расстреливали безо всякой вины. Нам было всё равно: умереть или убежать. И мы убежали в надежде вернуться на родину или умереть не от голода.

Шёпот сзади усилился. Слова Вячеслава явно произвели впечатление на баварских крестьянок. Только сейчас и они, и их мужья поняли, кого они с таким усердием помогали ловить. Суровость исчезла с их лиц. Женщины откровенно вздыхали, подпирая рукой подбородки. Атмосфера сочувствия к беглецам незримо распространялась в этой деревенской канцелярии, и жандармскому офицеру не понравилась такая атмосфера. Записав показания, он приказал:

– Обыскать! Пленные, расстегнитесь!

Беглецы даже не сразу сообразили, какая угроза нависла над ними. И только из тихой реплики жандарма начальнику конвоя: «если кража – к стенке!» все трое поняли, что будут искать исчезнувшее ночью бельё как законный повод для расстрела… «Чтоб человека растянуть не где-нибудь и как-нибудь»… Староста уже разглядывал на пленном воротник сорочки.

– Хир, – произнёс он испуганно. – Вашше… Хир…[42]

– Где пострадавшая? – взгляд жандарма стал колючим. Дело шло к концу. Староста поманил кого-то в толпе:

– Марта, иди-ка сюда ближе. Кук мал…[43] Это твоё бельё?

Из толпы робко выдвинулась женщина лет тридцати-тридцати пяти. Серьёзное, миловидное лицо, сейчас смущённое. Правдивые глаза… Она посмотрела сквозь расстёгнутую на груди куртку на свежевыстиранное бельё, ещё прочное и чистое, кое-где чуть подгоревшее при сушке. Вероятно, аккуратные руки самой Марты вышили на рубахе и на поясе кальсон одинаковые инициалы голубыми нитками. Инициалы мужа или брата…

Марта машинально протянула руку к воротнику рубахи, дотронулась до голубой метки и взглянула в глаза пленнику. Он тоже смотрел прямо в глаза Марте. У самого своего лица он видел крупную натруженную руку крестьянки. Что они прочли друг у друга в глазах – осталось ведомо им одним…

– Нихт майне вэшше![44]

Сзади тихонько охнула вся толпа. Разрядилась напряжённая тишина. Солдаты, уже взявшие было винтовки «на ремень», чтобы тут же, напротив, у кирпичной стенки сарая исполнить команду, снова поставили ружья к ноге. Марта отошла в толпу крестьянок. Больше Вячеслав её никогда не видел.

Где ты сейчас, баварская крестьянская женщина Марта?! Если бы было мыслимо, чтобы через головы солдат и жандармов, бундесратов и министров дошло бы до ушей твоих это слово о русских людях, от которых ты отвела руку смерти, прими сердечную признательность от наших людей. Они умеют ценить самое малое самоотречение во имя человечности и от души говорят тебе: спасибо!

После допроса пленных вернули в их «культурную» карцерную каморку и вновь оставили одних.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза