Крылатый пленник

Допрос окончился, и пленных увели в зону. Пришлось на себе изведать гнусную пытку, изобретённую в германских концлагерях фантазией эсэсовцев и всевозможных фюреров, пытку, о которой случалось читать, притом читать с чувством сомнения: а не приврал ли пишущий! Называлась эта эсэсовская пытка штеебункер, стоячий карцер.

Узкий железный гроб стоит вертикально. Против лица – окошечко, наблюдать за истязуемым, не подох ли, в сознании ли, и если нет, то освежать холодной водой. Человек в таком гробу быстро обессиливает до обморока.

Излупив палками до синяков, пленников приволокли к штеебункерам. Щёлкнули затворы гробов. Вячеслав почувствовал, как холодеют больные ноги, наливается свинцом тело. Оно неудержимо тянет книзу, но «гроб» не даёт соскользнуть, истомлённое тело висит на костях, обтянутых сухой жёлтой кожей, и на коже остаются ржавые следы от железных стенок. Сознание мутится. Наступает забытьё… И вдруг – испуг, сердце толчком срывается в бездну, что-то, леденящее мозг, струится по плечам и спине: это солдат плеснул из окошечка на проклятого руса кружку воды со снегом.

Трудно поверить, но факты – у прямая вещь! Трое суток, ровно семьдесят два часа терзали пленных в стоячих железных гробах, от которых слабодушный завоет через семьдесят две минуты.

Потом гробы открыли. Сами немецкие солдаты были чуть не испуганы тем, что ферфлухте руссен[49]ещё дышали. Их отволокли, по установленному здесь «конвейеру испытаний», в соседний холодный карцер. Тут имелись нары на двоих, но в окне не было стекла. За решёткой белел январский снежок. Когда пленные остались здесь одни, то собрали ладонями по горсточке этого снежка и им утолили жажду. Потом затихли на нарах, прижавшись друг к другу.

Только на следующий день принесли немного баланды и стограммовую штрафную пайку хлеба. В холодном карцере, на штрафном пайке, продержали пять суток.

По истечении этих ста двадцати часов пленных вывели из камеры в коридор, где их ожидал строй конвоиров с дубинками. Ещё не зажили синяки от экзекуции перед водворением в штеебункер, но тут всех троих отмолотили так, как до этого ещё ни разу не обрабатывали. Далеко было Попичу до этих мосбургских мастеров дубинки! И лишь тогда, когда живого места на пленниках уже не оставалось и сами истязатели-охранники суеверно дивились страшной живучести русского человека, всех троих кинули обратно, в карантинный блок, для устрашения остальных.

Трудно писать о том, что было дальше, потому что в повести нашей нет ни выдуманных героев, ни выдуманных сцен, ни выдуманных переживаний. Наши строки – кинообъектив и магнитофон, способные фиксировать прошлое. Пока у человечества ещё нет таких инструментов для оборудования уэллсовской машины времени, и автор настоящей повести пытается взять их функции на себя…

…Девяносто семь человек оставалось в карантине, когда ушли из него Иванов, Волков и Трофимов. Девяносто семь человек, как один, вскочили с пола, когда трое появились на пороге. И как только хлопнула за конвоем дверь, девяносто семь приняли троих в братские объятия. Их обнимали и целовали, им бережно гладили синяки и ссадины, их поздравляли и благодарили. Потому что по всему лагерю БСВ уже сообщил подробности о поведении троих под пыткой, и было известно главное: сам конвой и начальство напуганы русской стойкостью, и солдаты конвоя говорят:

– Этих русских ничем не проймёшь. Фюрер ошибся, пойдя на восток против них.

Товарищи рассказывали, что больше никого не выпускают из карантинного барака, ни на работу, ни на прогулку, а питание чуть-чуть улучшилось, в баланде стали попадаться кусочки картошки. Взрыв аплодисментов встретило сообщение о возмездии, постигшем рыжего унтера.

Когда буря товарищеских оваций и ласк затихла, у коврика, где расположились «репатрианты», уже лежало девяносто семь кусочков хлеба – друзьям на поправку! И только Фомин не ограничился кусочком, а принёс всю свою порцию хлеба целиком.

– Спасибо вам, ребята, спасибо за предметный урок… Увидите, и за мной дело не станет!

2

И ещё целую неделю после возвращения друзей-беглецов БСВ и товарищи по карантину держали их на «санаторном» режиме. Начальство же поняло, что в лице «сотни чёрных» оно имеет такой бикфордов шнур, который в любую минуту способен подпалить всю пороховую бочку международного шталага. Вскоре БСВ известил, что готовится дальний этап, и лётчиков отправят с ним в какую-то крепость.

Именно в этот момент, может быть, считая «сотню чёрных» уже чужим ломтём, отрезанным от шталага зибен-А, лагерное начальство сделало тактическую ошибку. Перед самым этапом по какой-то хозяйственной надобности потребовалось на сутки освободить один из общих бараков русской зоны. И население этого барака было на короткое время переведено в карантин. Неожиданно для штрафников-лётчиков к ним в карантинный блок привели пять-шесть десятков молодых советских солдат, попавших в плен на разных фронтах.

Как было не использовать такую возможность!