Читаем Крылатый пленник полностью

Студент томского университета Гоша Кириллов – задорный, вихрастый, физически крепкий человек, с умными чёрными глазами, страстный любитель поэзии, знавший на память множество стихов. Такие беспокойные натуры, как кирилловская, не любят сидения по домам, собственничества, накопительства. Кирилловы – это те, кто первыми бросаются на вражеского часового в разведке, а в мирное время покоряют целину, создают «комсомольскую тайгу», бродят с геологическим рюкзаком по скалам и пишут диссертации в палатках.

Лейтенанта Правдивцева, тоже молодого и подвижного парня, лётчика-штурмовика, Славка знал ещё мало, но о нём не тревожился: бывалый вояка, шутник, немножко охотник, немножко волокита – такой не подведёт в решительную минуту.

Сомнения внушал один Трофимов, участник прошлого побега. Уж очень трудно давались ему тогда километры, уж очень часто падал он с ног от усталости. Но пытку в Мосбурге Трофимов выдержал стойко, поэтому товарищи упорно старались помочь Трофимову преодолеть сомнения и активнее готовиться к побегу. А тот колебался. Дескать, один в поле не воин, без нас большевики обойдутся! И когда друзья уединялись и начинали шептаться о диверсиях в германском тылу, о способах добыть оружие, питание, одежду, о выборе маршрута движения и технике исчезновения из лагеря, глубоко посаженные глаза на круглом лице Трофимова выражали растерянность, сомнения и тревогу. Преимущества здешней жизни казались ему, как и остальным людям в бараке, слишком весомыми. Он сошёлся с соседями, которые томились в неволе с 1941 года, видели худшие времена кровавого разгула и массового истребления пленных, тысячи трупов, сотни братских могил в оврагах и рвах. Под впечатлением от этих рассказов он, не говоря об этом Славке, уже внутренне решил отказаться от побега.

Иногда солдаты охраны спускались вниз, в барак, поболтать с пленными. Чаще других приходил чешский немец с вставным глазом. Он соглашался, что война уже проиграна Гитлером, но просил не вести таких опасных разговоров с другими солдатами охраны, особенно с белобрысым прусским фашистом.

В последних числах февраля пленные заметили первую зелень: в полях кое-где уже пробивалась травка. Рвущий сердце запах земли и первый тёплый весенний дождик истомили пятёрку. Решили действовать первого марта. За это решение высказался и Трофимов: он не смог признаться, что раздумал.

* * *

Припасы лежали в маленьких мешочках. Удалось кое-что прикупить в кантине, специальном ларьке для военнопленных, на заработанные марки: бригадникам вывели в конце месяца что-то около двух марок за труды на дороге. Золотым фондом предприятия по-прежнему оставались терентьевские часы.

Ночь на первое марта наступила. Погода тёплая, ночь сырая и тёмная. На посту стоял белобрысый фашист. Вся пятёрка легла спать не раздеваясь. Кириллову дали команду:

– Приготовь лаз (то есть вынь шурупы и прутья решётки)!

Кириллов проскользнул в умывальную и, притаившись около окна, следил за часовым. Белобрысый, видимо, замёрз. Он завернул за угол барака, и скоро шаги его послышались на лестнице, ведущей наверх. Кириллов раскрыл внутреннюю половинку окна, вынул шурупы из гнёзд, положил прут решётки на подоконник, толкнул наружную створку замазанного окна… В умывальную пахнуло ночным холодом. Путь открыт!

Кириллов вернулся в спальню. Из-под одеял блестят глаза заговорщиков. Только Трофимов укрылся с головой.

– Готово у меня. Пошли!

На цыпочках, без шума Иванов, Терентьев и Правдивцев прошли мимо спящих в умывальную. Лампочка выкручена, из окна веет холодом. В решётке – брешь.

– Где же Трофимов? Славка, Трофимова нет!

Правдивцев проскользнул назад в спальную и вернулся со словами:

– Отказался. Разделся на ночь. Боится от картошки оторваться. Сдрейфил! Полезли без него, ребята.

Кириллов, вооружённый клещами, вылез в окно и осмотрелся. Часовой грелся наверху. У проволоки никого не было. Он перекусил нижнюю нитку и отогнул концы. Из окна выбрались остальные. Стали передавать Кириллову, который уже выполз за зону, вещевые мешки. Потом полезли под проволоку: сперва Правдивцев, Терентьев… Один Славка Иванов ещё остаётся в лагере.

– Славка! Ты что?

– Ребята, не могу! Нехорошо… Надо ребятам шепнуть: вдруг ещё кто-нибудь надумает. Подождите меня, ребята! Я сейчас.

Вячеслав снова исчез в оконной бреши. Для тех, кто уже был за проволокой, потекли ужасные минуты…

Славка вбежал в спальную. Вполголоса сказал:

– Товарищи пленные!

На всех нарах зашевелились люди. Многие только притворялись, будто спали, на самом деле всё слышали давно. Теперь люди сидели, откинув одеяла.

– Товарищи пленные! Инициативная группа подготовила побег. В умывальной проделана дыра в окне. Кто хочет – тот с нами, товарищи. Только неслышно и быстро!

Проговорив эти слова, Иванов бросился в умывальную, нырнул в окно, ящерицей пролез под проволокой и… увидел Терентьева.

– Ну как, Славка, сказал всем?

– Сказал. Захотят – пойдут следом. Тревоги нет. Ходу!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза