Крылья и цепи

С приездом сына в жизни Богданова многое переменилось. До поступления Андрея в военно-морское училище он ему казался мальчишкой, которого нужно, как от огня, оберегать от карманных денег. Раньше Богданову приходилось время от времени читать сыну мораль и напоминать, что отцы его поколения познавали науку жизни, изучая «грамматику боя, язык батарей». Эту строчку из светловской «Гренады» Богданов не раз как веский аргумент приводил в разговоре с Андреем. А однажды он, недовольный тем, что сын получил тройку по математике, пригласил его к себе в кабинет и, наблюдая, как тот переминается с ноги на ногу, завел с ним невеселый разговор. Андрей как-то нехорошо, ехидно улыбнулся и, опустив голову, слушал нудную отцовскую нотацию.

— Что ты ухмыляешься? — спросил Богданов.

— Жду, когда ты дойдешь до «грамматики боя» и «языка батарей».

Богданов вскипел, накричал на сына, но с тех пор больше никогда в разговоре с ним не прибегал к излюбленной поэтической строке.

Это было пять лет назад. Теперь Андрей морской офицер. Ему уже двадцать три года. Два месяца назад он закончил высшее морское училище и был командирован служить на корабль. Как и полагается по окончании училища, он получил отпуск. Но недолго, всего лишь десять дней пришлось ему любоваться Москвой.

«И ведь из-за кого чуть было не погиб? Из-за какой-то легкомысленной, пустой девчонки, которая не стоит его ногтя… — мысленно сокрушался Богданов, припоминая тот страшный вечер, когда ему позвонили из милиции и сообщили, что сын в тяжелом состоянии доставлен в больницу Склифосовского. — И этот Шадрин, Шадрин… Лучше бы, если на его месте был кто-то другой…»

Богданов припоминал Шадрина таким, каким он знал его в районной прокуратуре, когда вел следствие по делу директора университета Анурова. Уже тогда Богданов чувствовал в Шадрине человека, с которым ему не идти одной дорогой. А потом этот инцидент в городской прокуратуре.

«Зря помешал ему в нотариате… Работай он там — пожалуй, не было бы никакого персонального дела за скандал в ресторане», — мысленно рассуждал Богданов и в ожидании сына время от времени посматривал на массивные настольные часы, вмонтированные в витое бронзовое обрамление.

Прошло уже два часа, как Андрей уехал в Сокольники, чтобы встретиться с Шадриным, поблагодарить его и передать приглашение отца зайти к нему на работу.

Богданов прислушивался к каждому хлопку лифта.

«Дьявольская натура… — припоминал Богданов встречу с Шадриным в районном отделе милиции, куда он после операции приехал из больницы. — Ни один нерв не дрогнул на лице, когда увидел меня. А я… растерялся. Хорошо, что он сразу ушел…»

Богданов подошел к окну и, следя за потоками легковых машин, проносившихся внизу, взглядом искал свою, черную, которая должна у табачного киоска повернуть под арку, во двор.

«А что, если поговорить с ним по душам, начистоту?.. Поймет же он, наконец, что я хочу ему только добра. Тем более после такого случая с Андреем. Неужели годы мытарств не сбили с него спесь и он все такой же фанатик, каким был три года назад? Неужели неудачи и нужда не сломили в нем упрямство, с которым он будет вечно ходить в синяках и шишках?..»

Богданов стоял у окна и уже больше не искал взглядом черную машину, которая должна свернуть под арку. Он думал о Шадрине. Где-то, в какой-то извилине души просыпалось сознание вины перед ним.

«Направлю его следователем к Орлову. Мужик покладистый, молодых любит, характер у него золотой…»

Богданов отошел от окна. Услышав, как громко хлопнула дверь лифта, он опустился в кресло. В коридоре раздались два коротких, как точки, звонка. Так звонил только Андрей.

Богданов открыл дверь.

Ростом Андрей, как и отец, высокий. Чтобы не встретиться с сыном взглядом, Богданов смотрел куда-то через плечо Андрея. Уступив сыну дорогу, он молча прошел следом за ним в кабинет. Андрей снял фуражку, положил ее на журнальный столик и, расстегнув верхнюю пуговицу морского кителя, сел в кресло.

Отец пробовал шутить:

— Никогда не клади фуражку на стол. Плохая примета.

Андрей не обратил внимания на шутку.

— Говорят, деньги не будут водиться, — не дождавшись ответа сына, сказал Богданов, стараясь по лицу Андрея понять, какой была у него встреча с Шадриным.

Андрей молчал. Таким сосредоточенно-углубленным в свои мысли Богданов редко видел сына.

— Встретил?

— Встретил.

— Поговорили?

— Да.

Андрей не смотрел в глаза отцу. В душе его шла какая-то внутренняя работа.

— И что же он?

— Благодарит.

— А как у него дела?

— Средней паршивости.

— Где он работает?

— Учителем в школе.

— Ты передал приглашение зайти ко мне?

— Да.

— Что же он?

— Благодарит.

— Придет?

— Нет.

— Почему?

— Этого он не объяснил.

— Ты рассказал ему о моем намерении направить его следователем в прокуратуру?

— Да.

Андрею было душно. Сняв китель, он повесил его на спинку кресла и только теперь посмотрел на отца. Тот стоял у письменного стола и разрывал на мелкие кусочки белый лист бумаги. Лицо его было напряженным, губы плотно сжаты. Таким он бывал, когда, с трудом сдерживал гнев, отчитывая Андрея за проказы, учиненные им в школе.

— Он обрадовался?