Крылья Мастера / Ангел Маргариты

- Всё равно светиться не надо, - резонно заметил Юлий Геронимус, одарив Мишу тяжёлым взглядом бывалого человека. - И у стен есть уши!

- Да уж... - иронично согласился Миша, - дожились!

- Будешь пить? - настырно спросил Юлий Геронимус.

- Буду, только не ваш палёный коньяк, а вино! - заявил Миша.

- Вольному воля, - как показалось мне, хитро согласился Юлий Геронимус.

Я поняла, что за эти годы Юлий Геронимус естественным образом потерял зависимость от Булгакова и стал втройне опасен. Но Миша был беспечен, как всякий настоящий мужчина.

Вдруг Дукака Трубецкой повёл носом и объявил, ввинчивая палец в потолок:

- Женщиной пахнет!

Юлий Геронимус вопросительно скосился на Мишу:

- Ты прячешь Белозёрскую?..

- Никого я не прячу! - нервно возразил Миша, невольно бросив взгляд в сторону спальни и выдав себя с головой.

- Не может быть! Это точно она! - решительно поднялся Юлий Геронимус, как слон в посудной лавке.

Мне пришлось выйти. Я сделал вид, что спала.

- О! - удивился Юлий Геронимус, выпучив, кофейные, как у негра, глаза, и демонстративно поцеловал мне руку. - Почем такой бриллиант?..

- Не твоё дело! - оборвал его Миша и нехорошо посмотрел на меня, мол, теперь всё пропало.

Дукака Трубецкой сально засмеялся:

- Булгаков, как всегда, в ударе!

Миша заревновал:

- Иди сюда!

И усадил рядом с собой подальше от Дукаки Трубецкого и Юлия Геронимуса, налив мне белого вина.

- Не пей вина! - попробовала я. - Оно отравлено!

Я произнесла это чисто интуитивно, словно от "тихих мыслей" лунных человеков.

- Да что ты! - возразил Миша и нарочно сделал большой глоток, мол, я никого не боюсь!

Я вспомнила, что у него насморк и что он не чувствует запахов, однако вино явно пахло мышами.

Юлий Геронимус поднялся с надутым лицом:

- Вы что, намекаете на нас?!

Лицо у него превратилось в маску клокочущего возмущения.

- Нет, конечно! - вспылила я. - Но в этом вине плавала мышь!

- Не может быть! - закричал Дукака Трубецкой. - Оно из магазина!

- Мы уходим! Вы нас оскорбили! - К моему удивлению, заявил Юлий Геронимус.

Они вышли, словно верховный суд, не оглядываясь, полные важности, как падишахи. Мише стало плохо буквально через минуту. Он начал задыхаться и хватать ртом воздух.

- Надо вызвать скорую! - схватилась я за телефон.

- Не-е-е... на-до-о-о... Посмотри там... - попросил Миша, - справочник по растительным ядам... Найди словосочетание "запах мыши"...

- Это болиголов, - прочитала я.

- Посмотри антидот, - простонал он явно через силу.

- Молоко с марганцовкой!

- Делай! - велел он.

И выпил три стакана кряду. Ему сразу полегчало.

- Почему они меня ненавидят? - спросил он с облегчением, угнездившись на диване.

- Потому что не могут до тебя дотянуться! - ответила я ему.

- Как это? - наивно удивился он.

- У них планка по щиколотку, а у тебя - на тридцать три метра выше!

- И это повод?.. - удивился он, очевидно, полагая, что собратья по перу должны терпеть гениев просто так, из любви к литературе.

- Ещё какой! Их много, толпа, а ты один, вот они и сбиваются в стаи.

- Что же мне делать? - жалобно посмотрел он на меня, мол, я ни сном ни духом и не хочу быть причиной чьих-то душевных страданий.

- Ничего, - легкомысленно сказала я. - Пиши романы. Прихлопни их, как муху!

Я подумала, что Юлий Геронимус который всю жизнь, по рассказам Миши, пытаться разгадать его тайну, перешёл к мелким пакостям в газетах.

Однако события развивались совсем не так, как мы предполагали. В конце ноября Рюрик без стука вошёл в мою комнату и сказал:

- Дарью я уволил!

- А как же обед? - удивилась я, но как только взглянула на него, всё поняла: на нём лица не было, оно было каменным, как у Гоголя в конце Пречистенского бульвара.

- Найдёшь другую прислугу! - резко ответил он и победоносно вскинул голову, словно вглядывался в дальнюю даль.

Я поднялась, запахивая его любимый розовый пеньюар:

- В чём дело?..

Хотя можно было и не спрашивать.

- Я пригрел на груди змею!

- Ах-х-х... вот, что ты имеешь в виду, - сказала я абсолютно спокойно, понимая, что он в бешенстве.

Его глаза метали молнии. А рот был перекошен, как будто от хинина.

- Ты воспользовалась моей бесконечной любовью к тебе!

-- Мы даже не спим вместе! - напомнила я ему, впрочем, весьма мягко, чтобы он не разбушевался, хотя я никогда не видела его в бешенстве.

- Тебя только это интересует! - отрезал он, полагая, что больно ущемит меня.

На больше, слава богу, он не был способен. Его польские корни приспособленца давали о себе знать.

- Если бы только "это"! - сказала я многозначительно, намекая на наше духовное охлаждение.

В этой жизни он любил только самого себя. Ему нужна была служба и тыл: дом, семья, красивая жена и умные дети. Единственно, чего у него было, это полёта. Он был приземлён, как все вояки. Что требовать от человека, который привык жить по уставу?

- Ты воспользовалась моим бесконечным доверием к тебе! - снова начал он любить себя. - Я считал тебя маленькой девочкой... а ты!...

Я знала его слабую сторону. Он не был героем и видел во мне только свой собственность. Теперь этой собственности не было, поэтому он и сбесился.

- Представь себе, я уже давно выросла!