Крылья Мастера / Ангел Маргариты

Он вдруг вспомнил, что Люся похорошела с полгода назад и приписал это себе, потому что дарил ей дорогие подарки и огромные букеты жёлтых роз. А оказалось, что причиной всего этого вовсе не он и что всё совсем не так. И с ненавистью поглядел на Булгакова.

- Понимаю... - в тон ему ответил Булгаков, ничуть не смутившись.

Он уразумел, что для Сабаневского это кошмар, обман, переворот всей жизни! Но ничем помочь не мог.

- Нет! - оборвал его Сабаневский, возвращаясь ещё в пущее состояние обозлённости.

Сабаневский, который боготворил Регину Сергеевну с того само момента, когда впервые её увидел в Смоленске в начале двадцать первого года, хотел высказаться о своей душевной боли, как он крепко любит свою жену и готов любить до конца дней своих, но, взглянув на Булгакова, понял, что будет выглядеть глупо в его глазах, что Булгаков человек без совести, жалости и страха. Таким казался ему Булгаков в своей бабочке и чёрном костюме. Что-то мефистофельское было в нём, как образ злого духа. Ну да, да... подумал Сабаневский, он же писатель, стало быть, связан с ним!

- Со мной такое уже было... - вспомнил Булгаков Ракалию, о том, как она ловко наставляла ему рога с Юлием Геронимусом, но вместо злости испытал лишь одно большущее равнодушие.

- А со мной нет! И я в ярости! - поведал Сабаневский, но не стал раскрывать душу, ибо, оказалось, что его любовь-покровительство ничего не значила для Регины Сергеевны, а значит, она его безжалостно предала!

В свою очередь, Булгаков догадался, что Сабаневский чего-то не договаривает, скорее всего, того, что Гэже не на его стороне, а это была уже маленькая победа.

- Спрячьте оружие и поговорим, как нам выйти из этого положения! - предложил Булгаков.

- Никакого "положения"! - вскричал Сабаневский, однако наган убрал. - Я вам запрещаю видеться с моей женой! Только при этом условии я гарантирую, что она будет счастлива с детьми в семейном кругу.

- Да... конечно... - согласился Булгаков, однако решил поспорить из-за упрямства. - Но у Регины Сергеевны должен быть выбор. Вы, полагаю, не хотите сделать её несчастной до конца дней её?

- Мы сами решим этот вопрос! - резко, чтобы скрыть отчаяние, ответил Сабаневский. - Ваше мнение меня не интересует!

- Как вам будет угодно, - согласился Булгаков и у него мелькнула "тихая мысль" о том, что они с Региной уже выиграли и что надо просто подождать.

- Я могу отослать её... - словно прочитал его мысли Сабаневский, - если вы не прекратите свои домогательства, к родственникам в Польшу.

И даже себе не поверил, ибо проект этот по многим причинам осуществлён быть не мог, и главными из них были политическая ситуация и его положение не особенно твёрдое в свете ареста ВЧК в девятнадцатом и спасение благим чудом. Это было всё равно, что расписаться в нелояльности к советской власти, что было крайне опасно и чревато трибуналом. Дальние же родственники, седьмая вода на киселе, его знать не знали и знать не хотели. Связь с ними была утеряна ещё со времён Костюшко, когда предки Сабаневского бежали в Россию.

Булгаков понял, что его банально пугают. Ему стало весело, но он не подал вида.

- Давайте сделаем так... - сказал он, намеренно делая генералу одолжение. - Утро вечера мудренее. Завтра вы примите окончательное решение. Можете мне его не сообщать. С вашей женой я больше видеться не буду. Я вам обещаю.

Он знал, что переиграл Сабаневского по всем статьям, ибо в любви к Регине Сергеевне и крылся залог их счастья.

И действительно, они больше не виделись и не звонили друг другу так долго, что Булгаков начал горевать: лежал, уткнувшись в стену, рисовал на ней пальцем узоры и представлял Гэже, то обнажённую, то в прозрачной ночной рубашке, в общем, во всех тех видах, когда она больше всего волновала его.

То, что Регина Сергеевна с лёгкостью ушла от первого и второго мужа, говорило о том, что она женщина с изъяном. Но я ставлю себе это на пользу, с беспечной легкомысленностью думал Булгаков, самодовольно улыбаясь в темноте, понимая, что они связаны не земными, а божественными силами, теми силами, которые просто так не даются судьбой, и это высшее.

С тех пор у него тонко и изысканно побаливала правая нога в том месте, куда он колол себе морфий.

Ларий Похабов и Рудольф Нахалов перепугались: не одно так другое, не дай бог, рецидив, не дай бог, узнает Герман Курбатов, головы полетят, как кегли. Если у них ещё теплилась какая-то надежда насчёт злополучного романа века, написанный хотя бы наполовину, потому что треть никого не устраивала, то теперь надежда таяла со скоростью геометрической прогрессии.

Они перепробовали все способы, начиная от третьего глаза, венца вокруг головы и незатейливых вихрей на макушке, ничего не помогало. Булгаков просто не обращал на их ухищрения никакого внимания, а горевал себе всласть, то напиваясь до бесчувствия, то голодая по трое суток, то с головой ныряя в нуднейшую театральную работу до одурения.