Крылья Мастера / Ангел Маргариты

И она с тем живописным презрением, которое никогда не забывается, посмотрела на него, развернулась и, нарочно вихляя задом, пошла на кухню. И тут Булгаков спохватился. В голове с опозданием кто-то щёлкнул, как призрак пальцами. В три прыжка Булгаков нагнал Тасю, свою пленительную столбовую дворянку, прекраснейшую из жёлто-чёрных женщин, нежную, с бархатной кожей и обворожительными запахами, наговорил тьму приятственных разностей, а когда не помогло, упал в ноги, моля о пощаде.

И она его простила и в этот раз, понимая, что деваться некуда, что они связаны, как ниточка с иголочкой и что это судьба до гроба.

- Только ты не уходи! - шептал он, цепенея. - Только не уходи! Я без тебя пропаду!

И пол ходил ходуном, и небе вертелось, как юла, и казалось, что жизнь кончена.

Тасю передёрнуло: опять он жалел себя! А меня кто жалеть будет?! Кто протянет руку?! - подумала она, однако, пересилила себя, понимая, что это всё равно, что вскрыть себе яремную вену, но деваться, заведомо, было некуда, потому если бросить его и уйти, будет ещё хуже.

И они помирились, и у них была прекрасная ночь любви, которых у их давно не случалось.

А утром следующего дня разразилась катастрофа. Булгаков в приступе безумии разогнал всех больных, бегал по квартире, потрясая бутылочкой с дистиллированной водой:

- Где твои лунные человеки?! И где они, га-а-ды?!

Тася пряталась в кладовке и глядела на него в щёлочку.

- Разве я этого достоин?! - Искал её Булгаков, размахивая браунингом в другой руке.

- Вот как раз этого ты и достоин! - обозлилась она, выскочив словно чёрт из табакерки.

- Саратовская Горгия! - швырнул он в неё бутылочку, хотя его предупредили щелчком в голове, что убить может.

Тася увернулась. Бутылочка разбилась о стену на мелкие, как иглы, осколки.

- На! Травись! - Тася испугалась. Дала ему чистый морфий, а сама исчезла, убежала искать лунных человеков.

Больше у неё надежды не осталось. Это уже был третий срыв за восемь месяцев. Каждый не был похож на предыдущий, каждый был страшнее предыдущего и каждый выматывал нервы хуже зубной боли.

Самое страшное, что она не знала, кого искать. За три года люди могли уехать, умереть, испариться, даже перебежать к врагу, в Германию. Да и люди ли они вообще?! - думала она с суеверным страхом и первым делом пошла в "СамоварЪ". Оказывается, там её ждали.

Правда, "Самовара" на Александровской площади уже не было. Вместо него красовался ресторан "Пантеон" с колоннами, которые одиозно смотрелись посреди всеобщего киевского бедлама и толпы в сельских зипунах и немецких шинелях.

Чрезвычайно обходительный официант с завитым чубом внимательно выслушал её сбивчивый рассказ, который она придумала ночью, кивнул и почему-то ушёл, ничего не сказал, правда, чтобы тотчас явиться с таинственным видом.

- Это вам-с... - и показал конверт.

Тася решила, что её разыгрывают, а потом сообразила и дала сто рублей. Официант взял и исчез.

Конверт был не первой свежести, на него ставили чашки с чаем и винные бутылки, а пару раз даже заворачивали колбасу, но самое главное, на нём было написано каллиграфическим подчерком с завитушками: "Татьяне Николаевне Лаппа, долженствующей явиться до 10.11.1918, после этого срока письмо надлежит уничтожить!" До окончания срока остались одни сутки.

Дрожащей рукой она вскрыла конверт. Внутри лежало письмо.

"Уважаемая, Татьяна Николаевна, вам надлежит явиться по известному вам делу в Царский сад, в "Набережный банк" для получения дальнейших инструкций".

Внизу стояли две фривольно-витиеватые буквы: "П и Н".

Тася решила, что лунных человеков зовут Петро и Никола. Она села на трамвай и проехала семь остановок по днепровскому спуску, в холодный и мрачный Царский сад.

В глубине заброшенного парка, на склоне, стоял викторианский особняк с красной крышей и с помпезным мезонином, засиженным чёрными, зловещими воронами. На дубовой двери висело объявление категорического содержания: "Ввиду банкротства банка "Набережный", приём посетителей прекращён до следующего года". И странная подпись: "Русское бюро".

Была бы честь предложена - Тася с досады пнула дверь, полагая, что её бесцеремонно обманули, как вдруг та скрипнула на протяжной ноте "си" и нехотя отворилась. Тася удивилась, заглянула и вошла - боком, словно гусыня, вытянув шею. В большом холле с высоким потолком и с двумя монументальными лестницами по бокам было гулко и пустынно. Пахло кошками, побелкой и ещё почему-то окалиной.

- Эй!.. - сказала она, заглядывая на лестницы, - есть кто-нибудь?..

Ей показалось, что в нижнем помещении, там, где обычно помещается гардероб, кто-то всё же был: быстрый, юркий, неуловимый, как тень луциана на дне океана.

- Хм! - произнесла она, помня, что сегодня во что бы то ни стало надо решить все вопросы, иначе Булгаков до святок не доживёт.

И решительно подалась, ступив в темноту, пахнущую всё той же окалиной, означающую как минимум расплавленный металл, а потом уже - ад, но даже это не насторожило её. Сделала несколько шагов, вытянув руки, ау, вдруг споткнулась и, падая, сдернула, оказывается, глухую штору с окна.