— Чужого скота вроде не пригоняли, — ответил старик и, махнув рукой в сторону пасущегося вдали стада, добавил: — Коль пригнали, должен быть там…
— Передай своему турэ: я приехал, чтобы отомстить за свою дочь и вернуть свое добро.
Сказал старик что-нибудь в ответ, нет ли — Булякан не слышал, просто слушать не стал. Вернулся к своим батырам. Он принял решение: забрать ровно столько скота, сколько пропало вместе с Минлибикой.
— Коров было десять, — уточнил он, сообщив о своем решении. — Четыре телки, два бычка, овец — двадцать, лошадей…
Сколько ушло с обозом лошадей, он почему-то не запомнил. Ему подсказали: пятнадцать.
— Да, турэ, пятнадцать. Впереди ехали верхом двое, да сзади двое — стало быть, четыре.
В кибитку были впряжены две лошади — стало шесть. Три кобылы с подводами, а с ними три жеребенка — считай, двенадцать. Да два скакуна-трехлетка и жеребец четырехлетний — значит, получается всего пятнадцать…
Столько, сколько насчитали, и угнали скота — ни больше, ни меньше.
Предводитель сынгранцев Булякан-турэ стремился быть во всем точным и справедливым.
14
Однажды, когда мулла Апкадир коротал дни свои в беспечности, теша себя мечтаниями о будущем, набрел на него грабитель. Мулла, как обычно, пересчитав своих скотинок, возвращался от возраставшего изо дня в день стада. У речки он остановился, намереваясь ополоснуть лицо и совершить омовение перед вечерней молитвой, но только-только успел наклониться и набрать в пригоршню воду, как на речную гладь легла сзади чья-то тень. Мулла испугался, колени у него вдруг ослабли. Все ж выпрямился, обернулся назад и, не разглядев против солнца хозяина тени, крикнул:
— Кто тут?
— Ассалямагалейкум!..
Перед муллой стояла некая дочерна загорелая одноухая личность.
Вместо ответа на приветствие мулла подергал носом, всхрапнул.
— Кто ты? Что тебе нужно?
— Что нужно голодному бродяге? Перекусить, как тебя… мулла, нужно.
— Да ниспошлет аллах тебе пищу!
— Аллах-то уже ниспослал, осталось, чтобы ты выложил…
— Я — божий слуга. Коль хочешь поесть, иди в становище, к миру. Вон туда…
— Мне, как тебя, мулла, нельзя идти к миру. А кроме того, я не один. Нас пятеро. Вон стоят мои спутники. Под деревьями.
Одноухий кивком указал на толстые осокори, росшие у склона горы, и, видя, что глаза Апкадира испуганно забегали, сказал:
— Не бойся, тебя мы не тронем. Ты только укажи, где можно взять. Вон то стадо чье?
Апкадир едва не сорвался на крик.
— Нет, нет, это стадо не трогайте! Нельзя. Аллах покарает.
Мясистые губы одноухого растянулись в улыбке.
— Раз так, скажи, где предназначенное нам. Укажи.
— Нет-нет, не могу, не знаю… Я — слуга божий.
— Все мы божьи слуги. Только твое добро при тебе, а наше — рассеяно по всему свету. Надо вот собрать…
И тут мулла вспомнил: много лет назад, когда он со своим самаркандским господином шейхом Ахмедом ехал в направлении Казани, одноухий встретился им в пути. Появился вот так же внезапно, сказал эти же самые слова. Пришлось тогда поделиться с ним ужином, и без того скудным.
Постой-ка, где же это случилось? Они уже миновали прииргизские степи, переправились через Самару и остановились в долине Кундурчи. Да, там, у Кундурчи, и произошла встреча. Апкадир, заставив лечь степенно шагавшего весь день верблюда, снял с него поклажу и разжигал костер, как вдруг, будто из-под земли, возник одноухий грабитель. Но должно быть, вид усердно творившего вечерний намаз молодого шейха смутил его. Хотя испуганные путники сами, ради сохранения жизни, разложили перед ним все, что было в тороках, грабитель ничего не тронул, даже ни единой серебряной монетки не взял, а только попросил накормить.
— Мое добро, мусафиры[44]
, там, — сказал он, неопределенно махнув рукой. — Рассеяно по всему свету. Надо будет собрать…За ужином, разомлев у жаркого костра, он заговорил совсем по-приятельски.
Одноухий родом был тоже с юга. Служил при дворце крымского хана Мухаммед-Гирея, верно служил, но прельстился одной из перезрелых ханских наложниц, попался с нею. И его, и наложницу приговорили к смерти. Он сумел скрыться, потеряв при схватке со стражником одно ухо.
После ужина одноухий исчез, растворился в темноте так же неожиданно, как появился.
И вот, двадцать лет спустя, он повторил слова, сказанные у Кундурчи. Узнал ли он Апкадира? Если и узнал, ничем этого не выдал. Правда, оказалось, что имя муллы ему известно, но кому оно в здешних местах неизвестно!
— Ну, как тебя, мулла Апкадир, скажи, где чем можно поживиться, — настаивал на своем одноухий.
— Не знаю, не знаю…
— Знаешь! Что сам можешь урвать — не упускаешь!
— Не знаю, не знаю, — заладил мулла. — Мое дело — молитвы. Идите. Идите своей дорогой, а меня ждет намаз.
— Погоди, как тебя, мулла Апкадир, не спеши! Коль хочешь сохранить свое добро, укажи, где чужое.
— Оно — всюду. Вон у Шакмана-турэ добра несчетно.
— Очень хорошо! Значит, и нам достанется, и ему останется.
— Только ворота у него крепкие, — продолжал Апкадир, хотя на тамьянской земле никогда никаких ворот не видел. — Стражников у него много, дозорных. И все вооружены — луками, копьями…
— А сколько их?