Крыло беркута. Книга 1

— Много, очень много! Только батыров — сорок, а всего стражи — два раза, три раза по сорок.

— Где выставляется дозор?

— Известно — где. На высоком месте, откуда далеко видно. На горе.

— Ты, как тебя, мулла, говори ясней. Где они там?

— Нет-нет, вы туда не суйтесь! Там у вас ничего не выйдет. Что вы можете сделать против вооруженных людей?

— Это уж наша забота, — сказал одноухий, глянув в сторону, где стояли его товарищи. — Разве бывает добро без охраны и дозор без оружия?

Тут пришла мулле в голову очень удачная, на его взгляд, мысль.

— Зато есть места, где мужчин поменьше, силы пожиже. Поищите добычу там, — посоветовал он. — Бывает, стража отлучается. Или перевозят что-нибудь, а охрана слабая. Да. Я это к тому говорю, чтоб кровь человеческая не пролилась. Нельзя забывать, что кровопролитие — великий грех перед лицом аллаха.

Не дожидаясь, пока одноухий спросит, где такие места, Апкадир продолжал тоном проповедника:

— Скажем, в начале будущей недели из становища сынгранцев, коль даст аллах, выедет сюда богатая молодушка. Да. Дочь главы племени Булякана-турэ. При ней должно быть немалое приданое. Стражников будет всего четверо… Только ее, саму, то есть молодушку, трогать не следует…

Толстые губы одноухого опять растянулись, в улыбке обнажились неровные желтоватые зубы.

— Вот это стоящий совет!

— Бисмиллахиррахман иррахим! — пропел Апкадир по-арабски начало молитвы и, подтянув рукава, нагнулся к воде, дабы завершить дело, ради которого остановился у речки. — Да. Смотрите, кровь не пролейте человеческую. Аллах покарает!

— Зачем нам кровь! Нам добро нужно, скот нужен!

— Агузе биллахи… Молодушку, повторяю, не трогайте. Тут же отправьте обратно. Вместе с ее лошадьми, в кибитке. Слышишь?

— Слышу, слышу! Нам она тоже не нужна. Сказал же я тебе: мы рассеянное по свету добро собираем.

— Прощай, продолжай свой путь. Я тебя не видел и не слышал.

— Понадоблюсь, так и увидишь, и услышишь! Будь здоров! Спасибо за совет!

Одноухий опять проявил свою удивительную способность возникать и исчезать внезапно, — будто сквозь землю провалился.

Мулла Апкадир совершил омовение, размышляя о превратностях судьбы.

Признаться, он сам имел виды на дочь сынгранского предводителя Минлибику. Освоившись на тамьянской земле, Апкадир пришел к решению укорениться покрепче, свить, как говорится, свое гнездо. Годы шли, ему наскучило одиночество. Вначале он высматривал себе подругу среди тамьянок попроще, тех, что вечно хлопочут возле дойной скотины. Даже пытался заигрывать с ними. Но как-то неуклюже, неловко это у него выходило, не было по этой части опыта. К тому же девушки дичились, с криком-визгом спешили скрыться при его появлении, словно увидев страшного зверя, а женщины молча обходили стороной.

«Мне бы сошла какая-нибудь сноровистая вдовушка, — думал он тогда. — Готовила бы поесть-попить, стирала, приглядывала за скотиной — и ладно». Но со временем, чувствуя усиление своего влияния в округе, Апкадир несколько изменил подход к женитьбе. У муллы, решил он, должна быть соответствующая его положению остабика, то есть супруга, хозяйка, управительница его хозяйства. Этому условию отвечала бы, скажем, вдова видного воина или кого-нибудь из приближенных предводителя племени. Однако подходящей вдовы не было. Не было, похоже, и более или менее состоятельного человека, готового выдать дочь за Апкадира. Разве, к примеру, сам Шакман отдал бы ему свою дочь? Как же, жди!

Но вот Булякан, пожалуй, и отдал бы. Особо кичиться ему нечем, да и дочь его, помеченная родимым пятном, не такая уж красавица. Апкадир все более утверждался в мнении, что Минлибика — подходящая для него пара, и собирался уже, выбрав удобный момент, сказать об этом Шакману, а потом, не затягивая дела надолго, послать к Булякану сватов.

В тот слякотный день, когда к Шакману приехали сынгранские посланцы и зашла речь о необходимости скрепить союз племен родством, мулла Апкадир, убаюканный шорохом дождя, сладко заснул, и приснилась ему Минлибика, будто бы уже ставшая его женой.

Решение Шакмана женить сына на дочери сынгранского предводителя огорошило муллу. Безвольно, как оглушенный дубиной медведь, ехал он на свадебные торжества; без охоты втащил свое раздобревшее на даровой пище тело в юрту, где должен был свершить никах, и опустившись там на подушку, удрученно сопел и всхрапывал чаще, чем обычно. Когда он читал брачную молитву, в мыслях его была Минлибика. Молитву он читал кое-как, с пропусками, — все равно ее никто не понимал, — и даже до конца не дочитал — назло аллаху, по чьей вине или упущению Минлибика досталась другому. Никто из сидевших рядом с муллой не догадывался, что творится в его душе, да и сам он не вполне сознавал, что охвачен чуждым его сану желанием отомстить за неудачу, подпортить свадьбу.