Крыло беркута. Книга 1

— Она ведь молоденькая? Дочь сынгранского турэ? Минлибикой зовут?

— Да, — растерянно подтвердил Шагали.

— Выходит, она самая. Несколько урусов схватили и увезли ее. Наши видели…

Тут хан резко изменил выражение лица и сменил слащавый тон на тон повелителя, сообщающего о важном решении:

— Урусы — наши враги. Значит, и твои враги. Надо отвоевать твою жену у них!

— А как отвоевать?

— Я готовлюсь к походу. Если пойдешь с моим войском, и жену вернешь, и богатство добудешь. Понял?

Не ожидая ответа, Сафа-Гирей сказал что-то стоявшему рядом с ним человеку, затем снова обратился к тамьянцу:

— Ты ведь на коне?

Сообщение простодушного егета о том, что коней у него и двух его спутников прошлой ночью украли в местности, называемой Арским полем, опять рассмешило хана.

— Ладно, — сказал он, отсмеявшись. — Найдут тебе коня. Твоим спутникам — тоже. Оружие твое вернут. Я принимаю вас в свое войско.

Такой неожиданный оборот дела привел Шагалия в замешательство. Неизвестно, сколько еще простоял бы он на коленях, если б давешний служитель не надоумил его подняться и поклониться хану.

Хан торжественно продолжал:

— Лишь отправившись в поход против урусов, ты сможешь отомстить за похищение своей жены. Вступление в мое войско — большая честь для тебя. Мои воины не знают страха. Будь смел, не щади врага!

Шагалия вывели из тронной палаты и передали войсковому турэ.

19

Молодой конек, отбившись от своего косяка, мчится куда глаза глядят, обрадованный свободой, а потом, заблудившись, в тревоге мечется по незнакомым местам. Так получилось и с сыном Шакмана Шагалием. Между тем в родном его краю множились разноречивые слухи не только о той, кого он искал, но и о нем самом.

Сначала, конечно, не сходило с языков имя Минлибики. Тамьянцы жалели ее, может быть, не меньше, чем сынгранцы. Жалели и сожалели, что не доехала килен до них, что не довелось ее увидеть. У женщин, известное дело, слезы недорого стоят, многие из них даже всплакнули, а иные пытались выяснить судьбу пропавшей с помощью ворожбы.

Жены Шакмана решили скрытно от мужа позвать к себе приблудившуюся к племени старуху-ворожейку с берегов Сулмана. Турэ почему-то невзлюбил эту старуху, морщился, увидев ее, и ворчал: «Прогнать ее надо, чтоб не путалась под ногами, не морочила людям голову». Однако не прогонял, терпел ее, зная по опыту, что всякий человек, тем более такая пройдоха, может для чего-нибудь понадобиться.

Ворожейка крутилась большей частью возле старшей жены Шакмана, Тарифы. Отдалившись от суетных мирских забот и исполнения супружеских обязанностей, Тарифа окружила себя любительницами знахарства, ворожбы и коротала дни за нашептываниями, гаданиями, предсказаниями судеб. Хоть и старшей, но еще не старой турэбике тоже ведь нужна была какая-нибудь духовная пища. Лучше бы тешить душу, скажем, мелодиями курая, но кураистов в свою юрту без особого повода не позовешь. А тренькать язычком кубыза, самой сочинять мелодии — занятие уже не для нее, это дело девичье. Вот и увлеклась она ремеслом заклинательниц и гадалок. Чем же еще она могла скрасить досуг? Пусть обращение к таинственным силам и не приносило какую-то большую пользу, зато от скуки и беспричинного беспокойства избавляло. Под напевные приговаривания гадалок и бормотанье знахарок турэбика погружалась в сладкое забытье. Поэтому и свои, местные, и забредавшие в становище по воле случая искусницы по части таинств пользовались ее благосклонностью. К числу бродяжек, которых Тарифа подкармливала, относилась и ворожейка с берегов Сулмана.

Это была сухонькая, вертлявая, как сорока, остроскулая и остроносая старуха. Сороку она напоминала привычкой зорко поглядывать по сторонам, как бы проверяя, нет ли чего подозрительного. Голос ее тоже походил на сорочий стрекот.

Старуха ждала, когда ей предложат поворожить насчет Минлибики. «Либо жены турэ, либо сам он захотят узнать у меня, куда запропастилась их килен», — полагала она. Чтобы подторопить события, старуха даже сетовала в разговорах с простолюдьем; мол, она давно уж выяснила бы судьбу бедняжки, да никто об этом не просит, а ворожба — не такое простое дело, как вам кажется, — без чьей-нибудь просьбы и предварительной платы раскрыть тайну невозможно.

Сетования эти должны были дойти прежде всего до слуха младшей жены турэ, Бибинисы. Как ни суди, именно она — свекровь пропавшей сынгранки. Кто-кто, а свекровь не может оставаться безразличной к участи невестки.

Однако ворожейку позвала в свою юрту Тарифа.

— Никого судьба Минлибики, видно, не волнует, — сказала она, намекая, конечно, на сидевшую тут же кюндэш[48]. — Хоть бы ты, что ли, попыталась что-нибудь выяснить. А то ведь как в воду канула…

Ворожейка вздернула свой сорочий нос, юрко глянула туда-сюда.

— Давно бы так! Меня не просили — я и не ворожила. Для кого же было ворожить?

Видя, что Тарифа и не пошевельнулась, старуха повернулась к Бибинисе.

— Просто так ничего не делается. Кто хочет раскрыть тайну? По-настоящему ли хочет? Я должна это знать…

До старшей жены, наконец, дошло, чего добивается старуха, — она вытащила из сундука поношенный камзол.