Крыло беркута. Книга 1

Быстро распространилась по башкирским землям слава Биктимира. Рассказы о нем передавались из уст в уста, волновали до слез чистосердечных, отзывчивых слушателей и, свиваясь в нить поучительного сказания, наматывались на драгоценный клубок народной памяти.

Этими рассказами порождались и меткие, как стрелы, речения, оперенные звонкими созвучиями. Кем-то было сказано и на века запомнилось: казнящий ждет чести, казнимый — мести; казнящий мнит: «Будет всем урок», казнимый стонет: «Придет и твой срок…»

Сколько бы ни старался каратель, не дано ему доказать свою правоту. Сочувствие народа, согнанного к месту казни для устрашения, всегда на стороне страдальца.

Кровавое зрелище, устроенное баскаком Салкеем в становище ирехтынцев, не стало тем уроком, на который он рассчитывал. Очевидцы истязания и слушатели очевидцев, а затем и слушатели пересказчиков услышанного испытывали одни и те же чувства: сострадание к мученику и ненависть к мучителю. Возмездие сжимало кулаки.

Разлилась по кочевьям печаль. Дети испуганно примолкли, строгие старушки пугали шалунов именем баскака. Женщины, встречаясь у родника или речки, непременно заводили разговор о Биктимире, вздыхали и утирали слезы. Мужчины при упоминании о нем отводили глаза друг от друга. Певцы изливали свою горесть под гневный звон домры. Полетел по становищам кубаир[55] безвестного сэсэна:

Затуманилась вершина,
Знать, горюет и она.
Мать оплакивает сына,
Мужа милого — жена.
О, родная сторона!
Пал батыр твой, и сама ты
Вся плетьми иссечена.
Веет стынью от тумана,
От подоблачных высот.
Пес-баскак, угодник хана,
Кровь народную сосет.
Всем погибель он несет!
Кто ж родную нашу землю
От злосчастия спасет?
Ждет напрасно конь чубарый —
Нет батыра, не придет…
Но, подобно славе старой,
Слава новая взойдет.
Пес от кары Не уйдет!
Чтоб не тешить вражью стаю,
Лишних слез, народ, не лей!
Пал батыр, но подрастают
Удальцы поудалей.
Эй,
Глядите веселей!..

Бежало неудержимо время, но память о кара-табынце, принявшем мученическую смерть, не меркла. Глубоко укоренилась в душе народа его слава, превратившись в достояние, передаваемое не только от человека к человеку, но и от века веку. С годами повымерли свидетели пытки, в долине Ика вступило в пору зрелости новое поколение ее обитателей, но и оно знало подробности кровавого события — по сказанию, завещанному живым ушедшими из жизни.

Тем не менее баскак Салкей извлек из этого события кое-какие выгоды для себя, тоже обрел славу, хотя и недобрую. Некоторое время пожил он вольготно, на широкую ногу, ибо на башкирских землях, подвластных Казани, народ притих, строптивцев вроде бы поубавилось. Баскак крепко прижал ирехтынцев, а уж из кара-табынцев едва душу не вытряс. Покогтил он также соседние племена Кайпан и Танып. Пришлось поизвиваться перед ним и Шакману.

Уже в день расправы с Биктимиром на поминках по Асылгуже-тархану баскак, маслено улыбаясь, кинул главе тамьянцев:

— Шила в мешке, Шакман-турэ, не утаить. Рано или поздно оно высовывается наружу…

Шакмана бросило в жар. Стараясь придать голосу не свойственное ему подобострастие и тем самым выказать ханскому посланцу — чтоб его разнесло! — глубочайшее почтение, Шакман проговорил:

— Не понял я, досточтимый баскак, что ты хочешь этим сказать.

Лицо баскака стало еще масленей. Ох, эта улыбочка! Свихнуться можно от нее! Сколько в ней самодовольства и чего-то невысказанного!..

— Я хочу сказать — очень искренне стегал ты этого головореза. От души, говорю, помахал плеткой. Похоже, велика была твоя злость. Уж не нанес ли он, собачий сын, какого-нибудь урона тебе?..

Салкей забавлялся. Салкей играл с Шакманом, как сытый кот с мышью. Баскаковы угодники понимающе подмигивали друг другу, иной толкал соседа локтем в бок — мол, смотри, смотри, как Шакман ерзает.

— Урон, нанесенный великому хану, печалит и меня, — выдавил из себя Шакман, лихорадочно соображая, насколько баскак осведомлен в истинном положении дел. Ну, от того, что беглый кара-табынец жил в тамьянском лесу, не отвертеться. Но это не самое страшное. На этот случай готова отговорка: знать не знал и ведать не ведал, кто он такой. Не раскрылось бы главное — прямое покровительство убийце Суртмака… Нет, не должно раскрыться. Биктимир молчит. А вдруг заговорит? Вдруг сумеют вырвать у него признания? Надо уносить отсюда ноги, пока голова цела…

Шакман обернулся к сидевшему рядом с ним мулле Апкадиру. Сказал:

— Поторапливайся, хазрет[56], сразу после трапезы тронемся в обратный путь.