Крыло беркута. Книга 1

Громко сказал. Решил напомнить всем и прежде всего Салкею, что Шакман не какой-нибудь захудалый турэ, а предводитель племени, содержащий при себе именитого муллу. Однако баскак осадил его:

— Не строй-ка из себя хозяина муллы! Он тут мне нужен. Пусть наставляет заблудших. Разве не видишь — непотребства всякого много ныне, распустился народишко. Пусть мулла приобщит его к молитвам, втолкует, что надобно денно и нощно просить аллаха о даровании неистощимого здоровья великому хану!

Баскак при этом выпрямился и вскинул правую руку, всем видом своим подчеркнув значение сказанного. Шакман, понятно, спорить не стал. Какой может быть спор, когда готова, как говорится, лопнуть последняя струна твоей домры.

— Согласен, досточтимый баскак, — смиренно ответил он. — Для великого хана я не только муллу, но и добро свое, и душу готов отдать.

— С душой расстаться не спеши, а то Газраилу в должный срок нечего будет делать. А насчет добра… Что ж, я запомню, Ш-шакман-турэ!

В звуке «ш», процеженном сквозь зубы, таилось больше угрозы, чем в словах баскака. «Делишки твои мне известны. Не поделишься богатством — не сносить тебе головы». Так истолковали это другие или иначе, но Шакман истолковал именно так. Чем дальше, тем хуже становилось его положение. В нетерпении ждал он завершения поминок.

Наконец, молитвы были пропеты, подаяния, положенные в таких случаях, розданы. Оставив муллу при баскаке, Шакман пока что благополучно отправился со своей свитой домой.

Не повезло, не повезло ему опять! Который раз рухнули сладостные его надежды! Хуже того — сам оказался под подозрением. Подул ветер — предвестник бури, грозя нагнать в тамьянское небо черные тучи…

Однако тучи сгустились в первую очередь над кара-табынцами. Зачастил к ним баскак Салкей. И прямиком наезжал, и мимоездом останавливался. И каждый раз что-нибудь да урывал. Довел измученный род до полного отчаяния.

— Радуйтесь, что живы, — говорил баскак наставительно в ответ на слабые попытки стариков смягчить его. — Благодарите судьбу за возможность платить в ханскую казну. Ежели бы не милосердие хана, давно уж все тут превратилось бы в пепел и прах. Убийство баскака — нешуточное дело. Уразумели?..

Кара-табынцы были доведены до такой степени унижения и изнеможения, что уж и жизни были не рады. Дышать стало невозможно. Собрались акхакалы, учинили совет и не придумали иного выхода, кроме как уйти с проклятого, обагренного кровью места, пока не напал мор на весь род. Исянгул-турэ тоже склонился к этому. Он хорошо понимал: останься род зимовать тут — к весне вымрет. И хотя уже миновали самые теплые месяцы, хотя лето было на исходе и уже затрепетал на березе первый желтый лист, Исянгул велел сородичам готовиться к переселению.

— Где найдем подходящее место, там и остановимся, — сказал он.

И род Кара-табын, некогда по своей воле присоединившийся к ирехтынцам, но не сумевший при всем своем старании сродниться с ними, так и оставшийся для них пришлым, однажды ранним утром без лишнего шума, никого не известив о своем решении, снялся с места и двинулся в сторону, где восходит солнце.

В неведомых краях род мог столкнуться с новыми бедами, но Исянгул решительно отверг мысль о возвращении на исконные табынские земли, и акхакалы согласились с ним. Было яснее ясного, что в родном когда-то племени жизнь окажется не слаще, а скорее горше, чем в племени Ирехты, что теперь и на старой родине встретят кара-табынцев как пришлых, а кличка «пришлый» среди своих звучит обидней, нежели среди чужих. К тому же и ушли-то ведь оттуда не от хорошей жизни, а спасаясь от ногайского ига. Ногайские баскаки по-прежнему свирепствуют там, никуда они не делись. По своей охоте вернуться в когти, из которых некогда вырвались, было бы верхом глупости. Вот почему глава рода избрал направление на восток. Исянгулу доводилось слышать, что за Уральскими хребтами будто бы есть земли вольные, ничейные, и можно там обрести покой.

— Надо достичь тех мест до осеннего ненастья, — торопил он сородичей. — Обжиться до холодов.

Это была не обычная перекочевка, а поспешное бегство. Не останавливались, чтобы покормить скот на сочных лугах или поохотиться в местах, — богатых дичью и зверем. Двигались с раннего утра до позднего вечера. Лишь тогда, когда лошади совсем выбивались из сил и люди валились с ног, Исянгул делал остановку на день-другой.

Миновали владения племен Кайпан и Танып, обогнули кочевья гайнинцев с юга, проведав, что как раз там шастает баскак. Переправились через более или менее известные речки Буй, Атар, Туй. Оставили позади многочисленные броды через речки безвестные.

Шли теперь кара-табынцы по землям незнакомых им мелких племен и родов, носивших названия Хызгы, Турсак, Куакан, Айли… Встречали их опасливо, но узнав, что нет у пришельцев злых намерений, что не воевать и грабить люди идут, а гонит их нужда, настраивались сочувственно, оказывали по возможности помощь, провожали дальше добросердечно.