Крыло беркута. Книга 1

В ту пору на казанском троне сидел Мухаммед-Эмин-хан. Его слуги встретили Шакмана не очень-то приветливо, заставили поторчать у ворот кремля. Но Шакман не счел это унизительным для себя, вернее, не понял, что его унижают, решил — таков порядок. А Мухаммед-Эмин-хан, прежде чем допустить к себе предводителей племен, в особенности — прибывших впервые, умышленно заставлял их ждать, дабы глубже прочувствовали свою зависимость от ханской воли и прониклись должным почтением к имени того, пред чьим ликом хотят предстать. Ведь чем круче повелитель, чем тверже его рука, тем выше степень его достоинств в глазах подданных…

Шакман, однако, не терял времени зря. Хоть и снаружи, но оглядел с разных углов крепость повелителя. Покрутился возле торговцев, облаченных в невиданные одежды и говоривших на непонятных языках. Зрелищ было предостаточно. Увлеченный ими, предводитель тамьянцев в конце концов набрел на человека в чалме, накрученной, как у дервишей. Человек этот занимался прорицанием судеб. Перед Шакманом он тоже раскрыл Книгу предсказаний.

Гадальщик не ограничился тем, что поведал в туманных выражениях о счастливом будущем своего слушателя. Закрыв Книгу предсказаний, он раскрыл другую и прочитал вслух несколько удивительных историй. Оказалось, что книга называется «Чингизнаме» и повествует о необыкновенной жизни великого завоевателя. Шакман поразился: человека давно нет, но, благодаря строчкам на белой бумаге, жизнь его как бы продолжается. В удивлении долго простоял около предсказателя. Когда выяснилось, что дервиш, рожденный в Хорасане, прибыл с юга, с земли бухарской, и проповедует установления мусульманской веры, симпатия Шакмана к нему усилилась. «Коль увезти его к себе, это возвысит меня, — размышлял Шакман. — Он будет наносить на бумагу слова о моей жизни, о моих делах и сохранит мое имя для потомков». Турэ, хранивший в глубине души надежду возвыситься, счел дервиша находкой для себя и, поразмыслив, твердо решил пригласить его в край тамьянцев.

Мухаммед-Эмин-хан допустил башкирского предводителя к своей особе лишь на третий день ожидания. Введенный служителями во дворец, Шакман был поражен райской роскошью. Хан смотрел на полудикого подданного с легкой усмешкой. Когда башкир, предупрежденный служителями, опустился на колени, хан спросил, позевывая:

— Сколько дымов[19] в твоем уделе?

Шакман, услышав неожиданный вопрос, подрастерялся. Пока он раздумывал, сказать правду или преувеличить численность тамьянцев, чтобы племя выглядело посолидней, хан, повысив голос, повторил вопрос:

— Так сколько у тебя дымов?

— Пять сотен, мой повелитель.

— По шкурке с дыма — пятьсот шкурок, по овце — пятьсот овец, — вывел хан, взяв бороду в горсть. — Что ты еще имеешь? Владеют ли твои люди ремеслами?

— Они, великий хан, бортничают, собирают мед диких пчел, — угодливо вступил в разговор стоявший возле ханского трона визирь.

— Мед мне будет нужен в дар султану турков. С десяти дымов — сапсак[20] меду!

— В тех краях выгоняют деготь, великий хан.

— Деготь — дегтем, смола потребуется, много смолы, коль подступит войско урусов…

Таким образом Шакман-турэ, представ перед ханом в надежде на возвышение, нахлопотал на свою шею. И прежде племя платило немалый ясак, но сколько платить — не было твердо установлено, это позволяло как-то изворачиваться, хитрить. Теперь же, когда прозвучало точное повеление из уст хана, как извернешься? Хоть с душой своей расстанься, а названное отдай. Моргнуть не успеешь — явится баскак со своими армиями и понукальщиками.

Пораженный в Казани тем, что увидел, — многочисленностью торговцев, съехавшихся из разных земель, обилием набитых товарами лавок и прочими зрелищами, — Шакман лишь после возвращения в свой аймак, осмыслив и оценив результаты поездки, понял: Мухаммед-Эмин-хан преднамеренно унизил его. И в сердце турэ родилось чувство глубокой обиды. Через несколько лет обида удвоилась, поскольку пришла весть, что хан обласкал предводителя племени Ирехты Асылгужу, дав ему ярлык на тарханство, то есть освободив от ясака.

«Почему Асылгуже? — думал Шакман, злясь. — Почему не мне? Чем я хуже? Ни умом, ни статью не обойден. Племя у меня большое… Нет, коль так, нельзя дремать. Первым делом, надо убрать с пути этого новоявленного тархана!..»

Казанский трон в те годы был довольно шаток, то один хан всходил на него, то другой. Тем Шакман и утешил свебя. «Придет день — скинут и этого, — надеялся он. — Съезжу к другому хану. Ведь Мухаммед-Эмин-хана один раз уже свергли и посадили на трон его младшего брата Габдельлатифа. Но тот долго не просидел, спустя пять лет Мухаммед-Эмин вернул потерянное. Опять же — надолго ли?..»

Ждал Шакман, ждал падения Мухаммед-Эмина и не замечал, как время летело. Племя его множилось, скот плодился, выросла и собственная семья, народились сыновья и дочери.

Рождение у турэ сына-киньи[21] обернулось празднеством для всего племени. Шакман пригласил гостей из соседних племен, дабы они заодно убедились в его состоятельности и обширности тамьянских владений. Предстояло дать сыну такое же звучное, как у отца, имя.