Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

— До войны в Крыму жило до полумиллиона татар. Крым был совершенно другой, был он цветущей страной. Все было в зелени: и Джанкой, и Старый Крым, и Бахчисарай, — а не только прибрежные курортные местечки. И вот, в сорок четвертом году совершенно идиотским образом весь крымский татарский народ объявили ответственным за какие-то военные преступления и в полном составе депортировали в Узбекистан и Таджикистан. Почти двести тысяч человек. В течение считаных дней. С собой изгнанники не успели взять ничего. Но старики оставили за собой свою землю: они велели завалить камнями и замуровать тысячи родников и колодцев по всему Крыму, где проживал их народ. Да, они именно оставили за собой свою землю, ибо земля без воды мертва. Так что я верю в тайный «фонтан в горах». А красивое название. Вообще, это в традициях Востока — построить фонтан или вырыть колодец в память об ушедшем любимом человеке или как знак скорби по нему. Тадж-Махал посвящен любимой жене, умершей при родах, и он немыслим без пруда с фонтаном, в котором отражается совершенно фантастическим образом. А Бахчисарайский фонтан, построенный в память о любимой наложнице Марии? Кстати, говорите, что у вашего фонтана линза для воды в форме овала? Так это, возможно, глаз. Как и в Бахчисарае! «Он вырезал на камне глаз, и слезы падали из глаза». Это стихи Виктора Сосноры. Тогда эта площадка, которую вы нашли, носит сакральный и личный оттенок, а не общественный. Но это все надо выяснять. Все это очень, очень интересно! Вот если Рашид… Рашид, а ты татарин или узбек?

— Татарин.

— Вот если Рашид поговорит со своими стариками, а они нам откроют секрет, как добыть воду из этого вашего родника, то можно будет пофантазировать. Что, Рашид, попробуешь поговорить?

— Ну, мои предки не из крымчан. Правда, мой дедушка из Казани — дедушка Наиль как-то проговорился про ту беду, но вообще-то старые люди все еще боятся чего-то, не любят они рассказывать о тех смурных годах. Дед, возможно, что-то и знает про эту историю с родниками-колодцами.

Как дальше развивались события, касающиеся каменной чаши, я не все знаю, но то, что знаю, — расскажу. Зимой Статкевич встретился в Москве с Рашидом, и тот поделился своими изысканиями. И как побывал он в Казани у деда Наиля, и как, будучи на конференции в Душанбе, познакомился там со стариками-крымчанами, еще помнившими детали их семейных трагедий, как нашел он и потомков тех, что жили в районе татарского Коктебеля, который назывался «страной синих гор». Рассказал, что все они стискивали зубы при упоминании о депортации, и желваки гуляли на их щеках. Но никто, никто не хотел говорить или вспоминать о засыпанных родниках и колодцах на их далекой, но не позабытой Родине, будто такого и не было. Но было же, было — Рашид чувствовал это! И только уже в Москве, случайно разговорившись со знакомым геологом — профессором Ибрагимовым и поведав ему о летней находке на Кара-Даге, Слюняев получил долгожданную подсказку.

Я приехал в очередной раз на Кара-Даг в мае. В мае Крым просыпается: местные «градиски» впервые за долгое время накручивают волосы на бигуди и проверяют, что у них осталось из парфюма. Крымские особи мужского пола, выступающие летом и в бархатный сезон в качестве мачо и альфонсов, за зиму так опускаются от беспробудного пьянства, что и в мае еще не могут прийти в себя и слоняются, как дохлые мухи. Вот этих-то своих земляков, неопохмелившихся «казанов», озабоченных поисками рубля на очередную дозу алкоголя, использовал Вовка Синяков для освобождения семи базальтовых валунов из ближайшего к радиостанции заросшего горного кулуара. Рашид рассказал Статкевичу, что, возможно, ими завален родник, и тогда руководитель нашей экспедиции дал команду сторожу заняться этой грудой камней.

Я поднялся на площадку нашего «фонтана в горах», пригляделся и заметил, что на ползущей виноградной лозе распустились полноценные листья и что виноград собрался цвести. А в линзе на базальтовой платформе скопилась вода. Может, прошел дождь? А может… Вокруг площадки стояло десять каменных скамеек.

Татьяна Успенская (Ошанина)

Мой Коктебель

Коктебель — это то место, которое я представляю себе перед сном, иду в сон с ним. Это то место, в которое я пойду умирать.

Но это тот старый первозданный Коктебель конца пятидесятых — конца восьмидесятых годов, в котором еще нет палаток, искушающих плоть, убийств необычных роз и деревьев, выращенных терпением и любовью в прекрасном парке Дома творчества, разделения парка на частные клетки мелких гостиниц с машинами, прибившими в камень плодоносную землю парка… Это тот Коктебель, в котором царил высокий дух!