Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

В поезде нам достались плацкартные места в хвосте вагона, ночью мы пили вино, а весь следующий день заваривали чифирь и жевали заварку — очень хотелось есть. Маленький капризный мальчик напротив говорил, когда мы остановились в Харькове: «Не буду я этих раков!» — а мы смотрели на него жадными глазами. В Воронеже проводник за мелкую мзду набил вагон безбилетниками, люди лежали на третьих полках, а две тетки устроились на тюфяке в тамбуре, где быстро напились. К нам подошла миленькая девушка, сказала, что ей страшно спать на третьей полке, попросила посидеть на краешке нашей. В итоге мы уступили ей верхнюю полку, а сами вдвоем теснились на нижней; в тамбуре горланили песни тетки, а торчащие ноги людей — рядами, от потолка до пола вагона — мерно качались в такт стучащим колесам. Это напоминало склад манекенов, перевозимых из одного супермаркета в другой. За окном белые глиняные хаты сменялись деревянными домами, все меньше открытых полей, больше лесов, огоньки домиков рядом с путями и огромные заржавевшие краны над небольшой речкой, провода, птицы — все это (тогда и при других возвращениях) сливается в единый шум, гул, расплывчатые пятна, потому что проваливаешься в дрему… И просыпаешься, когда впереди огромным заревом, занимающим полнеба, недремлющими фонарями, широкими проспектами появляется Москва, и все, кроме нее, кажется сказочным, приснившимся, несуществующим — как звезды в свете прожекторов.

Олег Рябов

Фонтан в горах

Колька Пресняков, здоровенный мужик, водитель нашей экспедиции, продираясь сквозь заросли дикой алычи и кизила, спустился к нам на площадку откуда-то с горы, с совершенно неожиданной стороны. Мы с утра пораньше играли в домино.

Колька был очень сильным человеком, абсолютно безразличным к разного рода неудобствам, и поэтому нас не очень-то и удивило, что он пролез прямо через кусты. Он одинаково легко и безразлично относился к жаре и холоду, бытовым неудобствам и безвкусной еде, ядовитым насекомым и ругани начальства. А это как раз и есть то, что надо в условиях экспедиции. Подойдя к нашему столу, он возбужденно и с волнением в голосе произнес:

— Мужики, вы не поверите! Я сейчас вас отведу и покажу. Вы мне объясните, что это! Там, в горах, я нашел такое… Я нашел фонтан!

Наша радиоастрономическая экспедиция уже в течение нескольких лет располагалась в полугоре, на склоне древнего потухшего вулкана Кара-Даг. На вершине, на высоте четырехсот метров, стояло сооружение, искусственно имитировавшее Луну. По крайней мере, отсюда, с нашей площадки, угловые размеры его диска совпадали с лунными. В течение ночи наш диск покрывал различные участки звездного неба, а мы фиксировали на самописцах радиосигналы, пытаясь распознать в них нечто разумное. Наша экспедиция занималась поиском внеземных цивилизаций на полном серьезе!

Несколько вагончиков‑бытовок, военные палатки, навес с большим общим столом и кухней да стол для пинг-понга — вот и вся наша база. Все это располагалось на обширной скалистой площадке, окруженной кустами и обрывами. Был еще «рафик», на котором Колька привозил на базу воду и отвозил нас на море пить сухое вино и купаться. Можно было и пешком: до моря — двадцать минут, назад — сорок.

Постоянно на крымской базе нашего НИИ находилось десять-пятнадцать человек: инженеры, техники и какой-нибудь гость-ученый-звезда из Москвы, которого приглашал отдохнуть и покупаться руководитель экспедиции профессор Статкевич. Он это делал, возможно, из каких-то своих политических соображений. В общем-то, и у нас в институте многих посылали сюда в экспедицию в качестве поощрения. Здесь можно было и позагорать, и покупаться.

Купание в море надоедает уже через неделю — только так, зайдешь в него по колено, чтобы пополоскать для профилактики носоглотку из ладошек. Сухое вино из бочки приедается через месяц, и либо начинаешь пить лабораторный спирт, либо бросаешь это дело вообще. Вечером многие ходят на танцы в ближайшие санатории, но я до танцев не любитель, ибо курортные знакомства меня не увлекают, может, брезгую! Остаются домино и чтение книг. Кстати, я там, в Крыму, в экспедиции, за месяц с карандашом в руке изучил серьезный труд философа Соловьева «Оправдание добра».

Весь Крым я объездил и облазал еще в студенческие годы, но Кара-Даг стал для меня родным за время моей трудовой экспедиционной жизни. Я восхищался его майской зеленью, украшенной тщедушными луговыми тюльпанами, которые беспомощно ложились под порывами ветра, любовался такими же дохлыми пионами с крошечными чашечками цветов, совсем не похожими на своих шикарных садовых родственников.