Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

В общем, мы страшно напились, устроили танцы вокруг подожженных газет в приморском кафе. Сергей качался на стуле, а потом упал, и я думал, что теперь он будет передвигаться так, сидя на перевернутом стуле, как в фильме ужасов «Звонок». Размахивали руками и ногами, изображая драку, а Лариса в это время пошла на пляж и, раздевшись догола, зашла в воду. Мы тоже пошли с ней купаться: я, Андрей и Денис. Над нами качался огромный звездный небосклон, в воде светились размытые пятна медуз — одна ужалила Андрея. Я почему-то думал, что мы доплывем до Евпатории, а если не доплывем, то утонем, и нас не опознают, именно потому, что мы без одежды. Как можно опознать человека по плавкам, мне в голову не приходило. Внизу вода казалась густой и плотной, словно деготь, по рукам бежали прозрачные пузырьки, и волны мерно поднимали и опускали нас — Лариса впереди, мы за ней.

Потом Лариса раздумала тонуть и повернула назад, к едва видным фонарям на набережной. Там пахло дымом шашлыка, на берегу лежал невменяемый Леша, Сергей шевелился возле стула. Затем мы пошли на раскопку, к кострищу, там никого не было, все уже спали. Мы поленились разжигать костер и сидели при свете зажигалок, они закончились через полчаса. Лариса выпила еще вина и свалилась без чувств. Мы с Андреем понесли ее домой на руках. Сначала несли по очереди, потом решили, что удобнее тащить за руки за ноги, но перед домом она вывернулась и в относительно приличном виде зашла, качаясь, под фонарь, который горел у нашей крыши всю короткую ночь.

Наутро Лариса, которая, видимо, не хотела оставаться с Андреем наедине, уговорила меня переехать из лагеря во флигель (там была свободная кровать), и я перенес вещи. Днем мы с Андреем пошли за помидорами, напились портвейна из железной бочки на рынке, а потом слушали песни Непомнящего: Андрей привез с собой магнитофон, а я взял у Леши кассету. Вечером я пошел отмечать «отвал» — отъезд нашей бригады. В этот раз пил пиво, поэтому домой вернулся трезвый, довольно поздно — думал, надо дать Андрею и Ларисе побыть вдвоем. Андрей лежал в темноте, на кровати — один. «Ларису увезли в больницу, у нее страшное заболевание, у нас тоже, мы заболеем завтра утром», — сказал он мне. Я решил не выяснять подробности и лег спать.

Утром шел мерный редкий дождь. Андрей рассказал мне, что Ларисе стало плохо, ее рвало желчью, он вызвал «Скорую» и поехал с ней в Евпаторию. Там заплатил за сутки лечения и остался на больничном дворе в час ночи. Обратно отвезти его — за два доллара — он попросил «Скорую помощь», доставившую Ларису. По дороге врач сказал ему: «Знаешь, что с тобой может утром быть то же самое, что с твоей подругой?» — и продал ему две таблетки без названия — тоже за два доллара. В итоге сумма дороги и таблеток составила четыре доллара, врач отдал один доллар сдачи с пятерки Андрея. Купюра оказалась старой и помятой, мы с трудом сбыли ее с рук. Пришлось отдать ниже курса.

Мы завтракали, настроение было паршивое. Я думал, что с Ларисой ничего страшного, скорее всего, перепой, но она мне тоже нравилась, и в голову лезли разные мысли…

Вспоминалось, как меня в одиннадцать лет случайно положили в Морозовскую больницу, потому что у меня болело горло, я не мог глотать. Незадолго до этого я приехал из Азербайджана, где отдыхал с мамой. Там я впервые осознал, что умру: стоял на балконе гостиницы, смотрел на плакат с изображением Ленина, на набережную, кафе внизу и понял — меня не будет. Ту ночь в Баку я почти не спал, а когда у меня заболело горло в Москве, испугался, что умру, и мама повезла меня в больницу, где мне поставили ошибочный диагноз и продержали три недели. В детском психоневрологическом отделении я лежал вместе с мальчиком, укушенным мышкой, монголом, у которого автобус снес полчерепа — на макушку пересадили кожу с колена, он был похож на католического монаха с тонзурой. А еще был утонувший мальчик — то есть его спасли, но поздно: произошли необратимые изменения в мозге, он впадал в истерику, рвал туалетную бумагу и пытался пронести в палату кошек с улицы. Еще запомнился юноша в гимнастерке, больной эпилепсией, и худенькая девочка из соседнего отделения — очень «тяжелая». И желтели больничные окошки — скрипучие калитки на тот свет.