Читаем Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник] полностью

К этому времени Даша — главная красавица экспедиции — захотела вернуться в лагерь, а я увязался ее провожать, почему-то решив, что она мне нравится. Даша шла впереди, по узкой улице, расчерченной фонарями, ее клетчатая юбка-шотландка маячила у меня перед глазами, она пела «Джингл-беллз», рождественскую песенку, и весело подпрыгивала. А я грустил, что она меня не любит, мы не целуемся прямо здесь, и главное — чувствовал, что быстро и неудержимо пьянею. Когда мы пришли, я уже был зол на Дашу за мою непонятую любовь и, что-то сказав на прощание, побежал на берег моря; в голове гудело, под ногами скрипели консервные банки — лагерь был расположен недалеко от поселковой свалки. Спьяну я забыл, в какую сторону поворачивать на берегу, и обратился за помощью к торговцам шашлыком. В моей памяти зафиксировались смазанные кавказские лица, память еще не отключилась, но цепляла события избирательно. «Где ребята, — спросил я у них довольно вежливо, — которые тут сидели…» Задал этот вопрос несколько раз и, наверное, слишком настойчиво, потому что надоел продавцам, и они стали бить меня вдвоем: наверное, тоже были пьяные, но трезвей меня. Я уклонился, пара ударов попала по спине, несколько — по голове. За мной они не гнались, я пошел на берег, вдоль полосы прибоя — искать своих. Когда я их нашел, все на тех же скамейках у моря, мне уже сильно хотелось отомстить продавцам шашлыка: все-таки противно, когда бьют так, ни за что. Я с ходу прокричал «Наших бьют!», коротко рассказал о драке. В итоге мы почти сразу решили «разобраться». Пошли почти все. Паша, рыжий высокий парень, голосовавший за Зюганова на президентских выборах «Голосуй или проиграешь» и этого стеснявшийся. (Как и многие — стеснялись самого нерешительного Зюганова и собственного идеализма.) Володя, интеллигентно хипповавший: сразу после приезда он вылепил полосками пластыря на груди «пацифик», потом загорел, и у него остался значок — белые линии на темной коже. Высокий и красивый Леня — воспитанный еврейский юноша с бархатными глазами, казак Олег, Максим второй — длинноволосый невысокий блондин, и Иван, семнадцатилетний «приблатненный» парень. В поезде по дороге в Евпаторию он рассказывал мне, что «целый год жил «по понятиям» — это тяжело, но правильно», поэтому он не хотел сразу драться, а сначала перебазарить с пацанами. Мы шли по пляжу, в голове шумело, помню кадрами: медленно один, потом второй, третий — как ботинок погружается в песок, потом он поднимается вверх и песок рассыпается. Иван сразу отправился к палатке — общаться «по понятиям». К нам вышло двое-трое человек, мы сблизились, и тут я с криком «что с ними разговаривать, их надо бить!» ударил ближайшего ногой, попал удачно, он упал. Тут все и закрутилось…

Сначала мы даже «одерживали верх», оттеснив противника к палатке. Крепкий Паша практически вырубил одного, но потом ситуация изменилась. Откуда-то на подмогу шашлычникам прибежали еще несколько здоровенных мужиков‑украинцев, так что у них получилась настоящая интербригада. Соотношение сил изменилось один к двум не в нашу пользу, и мы начали получать. В этот момент я дрался с каким-то мужиком в летах, он орудовал шампуром — сначала пытался меня колоть, я увернулся, шампур соскочил, оставив ссадину на животе. Тогда он стал размахивать им, как саблей — лупить с двух сторон, к нему подбежал еще один, через какое-то время — в драке его сложно отметить, кажется, что все тянется часами, а на самом деле доли секунды — я оказался у фанерного щита. Рядом со мной дрался Паша, меня уже дважды сбили с ног, пьяные продавцы вопили, чтобы им выдали «этого, да, в синей рубахе» — меня то есть. Не было страшно, но в голове появилось осознание: не уверен, что выйду отсюда живым или, по крайней мере, на своих ногах. Паша крикнул, чтобы я уходил, потому что иначе нас всех не выпустят, и я побежал вдоль песчаного пляжа — не думая; через минуту остановился, осознал, что это неправильно, и побежал обратно — на помощь. Наши уже быстро шли навстречу — торговцы за ними не увязались. У Олега бутылкой была рассечена бровь, кровь стекала по лицу, Володе разбили голову, но по касательной, остальные отделались синяками, а Максима просто избили пощечинами: он совсем не умел драться, его били, он поднимался, его били снова. К нам присоединился Леша — он проспал все время битвы под скамейкой на пляже. Леша не помнил ничего, но, узнав, что была драка, стал спрашивать: «Как я бился?» Его успокоили, сказали, что здорово, но он не совсем верил и переспрашивал — мы не хотели его огорчать и придумывали подробности. Потом еще выпили, около лагеря я подрался с Ваней, он в групповой драке не участвовал, пришел раньше, нас растащили, он говорил, что зря я полез к шашлычникам, надо было побазарить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Былое — это сон
Былое — это сон

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее. Эти записки — их можно было бы назвать и оправдательной речью — он адресует сыну, которого оставил в Норвегии и которого никогда не видал.

Аксель Сандемусе

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза