Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

…В общем, лезли всякие мысли, в голове крутилась песня Непомнящего «Стикс» — «Больше некуда бежать. Умывальник. Пьяной сеточкой кровать». Мы ехали на такси в Евпаторию, было душно, продолжал идти дождь. В регистратуре нам выставили счет в сто тысяч купонов (тогдашняя украинская валюта) за лечение Ларисы и потребовали столько же за его продолжение. В палату не пустили. Мы решили взобраться по дереву, чтобы залезть в окно палаты и освободить Ларису силой. Но тут ее спустили вниз на лифте — румяную и не умирающую. Она сказала, что чувствует себя нормально, мы сразу отправились обратно. Потом пошли в кафе обедать. После харчо Лариса побледнела и сказала, что ее тошнит. Они с Андреем ушли, я остался один, пил чай, дождь моросил по сухой траве крымского августа, над головой звенели и бежали куда-то провода — на них сидели птицы. В конце концов мне пришлось отдать свой билет захандрившей Ларисе и отправить ее домой с нашей бригадой. Когда она приехала в Москву, мама Андрея спросила ее: «Ты хоть задницу солнцу успела показать?» — она была простая женщина.

«Синий автобус»

Синий автобус опоздал.

И Иван Карамазов сошел с ума.

А. Непомнящий. «Экстремизм»

Эта история началась с красных кед, то есть началась она не совсем с этого, а с финала другой истории. Мы с Андреем, проводив Ларису в Москву, возвращались в Заозерное пешком и говорили о том, как спокойно мы теперь будем жить, плавать, не пить (ну немного, может быть, бутылку вина за обедом). Мы шли по берегу моря мимо водокачки, старых лодок на причале, вдоль санаториев, цветников, фотографировались. В общем, не спешили. А потом пришли в наш флигель, увидели у порога красные кеды и поняли — никакого покоя не будет.

Кеды принадлежали Василию — другу Леши, который несколько дней назад приехал из Москвы на раскопку, но уже успел отличиться: его выгнал руководитель экспедиции за пьянство и раздолбайство. Вася был этническим немцем — тем, у кого предки с Поволжья или вроде того, по-немецки он ничего не знал, зато в свое время состоял в обществе «Память» и обладал нордической внешностью. В трезвом виде Вася был рассудителен и скептичен, спьяну становился агрессивным и выкрикивал разные слоганы: Вася слушал «Коррозию металла» и заимствовал что-то у них, очень любил вопить «Крейзи!» и делать при этом страшное лицо. В Москве мы были немного знакомы, поэтому, когда его выгнали из лагеря, он пришел к нам, благо третья койка освободилась.

Отмечание приезда перешло в загул и продолжалось три дня. В один из них мы сидели вечером с Андреем возле какого-то пансионата и пили портвейн. Вася куда-то делся — видимо, пошел на раскопку. К нам подошел парень в украинской военной форме, сержант, и спросил, где пансионат «Северный». Мы показали направо, но он вернулся минут через двадцать и сказал: «Не могу я найти этот пансионат, давайте останусь с вами». Мы были не против. Купили еще вина, выпили за дружбу народов — военный сказал: «Мы же все братья, нам нельзя воевать». Потом мы обнимались, клялись друг другу в дружбе и хотели сражаться против всех наших общих врагов: американцев и прочих — прогнать их на Гренландию и даже дальше. А затем сержант пошел еще за вином и куда-то пропал, мы с Андреем пошли вдоль живой изгороди, и Андрей тоже куда-то пропал, а уже после этого я осознал, что все потерялись и мне обязательно надо их найти. Все выпитое за день и вечер вино страшно усложнило это задачу — я не мог выйти из лабиринта живых изгородей, поэтому решил лезть напролом, застревал в сучках. Постепенно к Андрею и сержанту, которых надо было найти, добавились ребята из нашей экспедиции — их тоже надо было разыскать, а также хорошо бы найти еще разных людей — каких, я и сам толком не знал. При этом я постоянно выходил к круглому пятну фонаря на асфальте — он висел перед каким-то темным домом, на улице была глубокая ночь, небо вращалось вокруг моей головы, совершенно натурально, а вот земля двигалась в неизвестном направлении, поэтому я опять и опять выходил к фонарю, который горел у какого-то темного дома, и задача все больше усложнялась, пока не начало светать.

Я осознал себя сидящим на бетонном заборе — как будто в голове вдруг включили свет. Вдали, в облаках светилось прозрачное мягкое зарево, а внизу, под забором на ящике сидели два маленьких восточных человека и, открыв рты, смотрели на меня. Но главное, с этого забора я разглядел крышу нашего дома, и мне стало так хорошо и тепло, как немного раз было в жизни. Я пришел домой протрезвевший, на соседней койке спал Андрей. Как потом оказалось, он вернулся чуть раньше меня. Василий остался в лагере, где происходил очередной «песенный вечер», а Ваня купил у местного населения наркотических шишечек, наелся их и долго разговаривал со столбом у раскопки. Когда ему сказали, что это столб, он презрительно посмотрел и ответил: «Голимая отмаза…»