Читаем Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник] полностью

Я вскарабкался к тому месту, где прошла последняя наша ссора. Я увидел море, увидел белые облака, летящие по небу; на линии горизонта плыли корабли, их было семь. Я глубоко вдохнул и прыгнул вниз.

Последнее, что я услышал, были слова фельдшера:

— Твою мать!

А после были камни, стремительно несущиеся мне навстречу, и темнота.

Максим Шмырев

Дороги с птицами на проводах

(Рассказ о прослушивании альбома Александра Непомнящего «Экстремизм» летом 1996 года в поселке Заозерный, неподалеку от Евпатории, и разнообразных историях, грустных и веселых, произошедших примерно в это же время.)

«День, когда мы все умрем»


Словно свет двух фонарей

по обоям на стене,

Помолчим с тобой вдвоем в день,

когда мы все умрем.


А. Непомнящий. «Экстремизм»

Когда просыпаешься утром — подъем в шесть, пока еще нет жары, и можно работать на раскопке; так вот, просыпаясь, чувствуешь холод, открываешь полог палатки, а там прозрачное южное небо, на востоке — узкая красная полоса рассвета. Лагерь просыпается, кто-то звенит умывальником, вода в нем ледяная, остывшая за ночь. Кружка чая — темного, в ней как будто подмешаны кусочки сумерек, которых все меньше, потому что солнце поднялось выше, и небо начинает медленно раскаляться. Мы идем на раскопку, вся «вторая засечная бригада»: нас так прозвали с самого начала, потому что мы делали засеку — ограду из срубленных деревьев и кустов вокруг палаточного лагеря. Он находился в чистом поле, недалеко от дороги: десять шагов — и развалины. Это не Греция, никаких колонн, статуй Афродиты, просто каменный лабиринт, невысокие блоки, оставшиеся там, где когда-то были стены и улицы маленькой греческой фактории. Потом, когда греки уехали или вымерли, тут жили скифы, а после все занесло песком, заросло травой, и сейчас это городище «Чайка» в поселке Заозерный в нескольких километрах от Евпатории. Иногда здесь бывают туристы и проходят практику после первого курса студенты-историки, потому что тут ничего особенно нельзя найти, только всякие мелочи: черепки пифосов, амфор, множество глиняных обломков. Вокруг растут странные колючие деревья, их тоже много, они цепляются за все своими шипами; кругом трава и песок, рассвет, от дороги вдаль углубляются узкие улочки, туда, где начинается набережная и видно море.

Солнце постепенно поднимается, прямо пропорционально мы копаем: движемся вперед и вниз, вперед — до отмеченной веревкой черты сегодняшней нормы, и вниз — к культурному слою древних греков, несколько метров вглубь. Сначала идет сыпучий песок, он стекает вниз струйками, потом начинается глина, по лопатам скрипят камни, редко попадаются черепки. Сначала радовались каждому, потом привыкли — кладем их на деревянный лоток, его относят девушкам под тент, недалеко от раскопки, они чистят и аккуратно складывают осколки. Яма углубляется: уже видно — тут скифы, вот их зола, черепки, несколько сантиметров ниже — греки, а ведь они жили на этой равнине, упирающейся в море, а потом от всей эпохи осталась полоска культурного слоя под песком и глиной.

Солнце поднимается выше — лопата вниз и вверх, — ощутимо жарко, но мы уже успели загореть, боремся со сном, ведь ночью мы почти не спим, гуляем по местным барам, сидим у костра и поем песни. Многие студенты играют на гитарах, поют всякое, часто Чижа «На одной ноге я пришел с войны…», Шевчука, «Чайф» (смешно, когда семнадцатилетние юноши тянут «А у нас дома детей мал-мала…») и «Ассоль» — Чиж исполняет ее вяло, а тогда мы пели искренне, с надрывом, потому что жили у моря, были молоды, и тенты прибрежных кафе хлопали на ветру подобно парусам. Быт был общим и простым: мылись и стирали белье в пансионате — забирались туда через окно (потихоньку), воду набирали из колонки или сливали из поливальной машины, готовили на костре. В котле варилось больше десятка разных супов из пакетиков (каждый брал с собой из дома сам), суп заправлялся тушенкой — очень вкусно. После обеда мы шли на море, и я вспоминал о том, что на этот плоский невзрачный берег высаживались англо-французские войска в Крымскую войну, а потом, во время Великой Отечественной войны, — знаменитый евпаторийский десант. Вдоль набережных росли цветы, а на балконах двухэтажных домов сушилось белье.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Былое — это сон
Былое — это сон

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее. Эти записки — их можно было бы назвать и оправдательной речью — он адресует сыну, которого оставил в Норвегии и которого никогда не видал.

Аксель Сандемусе

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза