Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

К колдуну нас везли на «шестерке», из окон которой валил дым. Все разом пытались навсегда накуриться перед сеансом отлучения от никотина. Колдун вызывал каждого по очереди, и почти никто ничего целый час не помнил, но все утверждали, что, когда приходили в сознание, по всему телу находили маленькие синячки и царапинки, будто кто-то избивал их со знанием дела и резал, не оставляя следов.

Мне, видимо, помогло, и я сразу спросил кудесника, как избавить Коляна от Лильки. Лилька — это шестнадцатилетнее динамо, сосущее бабло и жрачку из карманов нашего общажного соседа. Бедняга вечно требовал ласки, а Лилька лишь свистнет, чего-нибудь добудет, а ночью: «Я еще не готова». Мы все только завистливо наблюдали, как мимо нас на женскую половину уходят баулы западенской[7] еды.

Колдун исповедь сочувственно выслушал и сказал, что для верной отвады такого западла необходимо добыть четыре волоска из подмышки женщины, на что по приезде в Москву мы подписали лучшего друга Николая — Соломона Евдулгедовича Гаспаряна. Гаспарян вошел к Лильке ночью и вышел наутро мужем, а Николай с ним стрелялся, как Волошин с Гумилевым: поднял «АКМ»[8], но выстрелил мимо.

Лилька вернулась к Николаю через десять лет с двумя детьми, а я подумал, что ни волоски, ни колдун больше не понадобятся.

Раздолбай

Женя был раздолбаем, и об этом знал весь Коктебель. Он ходил по домам и занимал деньги, а потом проигрывал их в игральных автоматах и спускал в кабаках. Отец же его следовал по заимодавцам и говорил: «Что же вы делаете, идиоты, кому даете? Он же ни одной копейки в дом не принес». Когда скопилась сумма в тысячу гривен, то выплачивать пришлось родным, и тетя Нина сидела и плакала над трехмесячной пенсией и не хотела даже видеть Женю.

Он мялся в стороне и пытался доказать всем, что на что-то еще годен, но на побережье уже все знали, и поэтому на работу не брали, потому что он даже летом и осенью не работал, а жил разухабисто. Пару раз сорвался в самое жаркое время, когда наплыв туристов и только успевай ловить и продавать на пляжах черноморскую креветку.

Однажды раздолбай силой забрал деньги у матери и исчез из Коктебеля навсегда. И хотя на всякий случай объявили розыск, участковый Антипенко сказал: «Зачем его искать? Раздолбай с возу — Коктебелю легче».

Похороните меня рядом с Волошиным

Максимилиан Волошин умер в 1932 году, и его, как он и хотел, похоронили на вершине холма Кучук-Енишар, откуда открывается великолепный вид на окрестности Коктебеля.

Если забираться на холм, где похоронены писатели и поэты, то долго идешь и думаешь, когда же наконец доберешься, а потом подходишь, запыхавшийся, смотришь на могильную плиту в лучах заката и думаешь: до чего же хорошо!

Когда мы так стояли плечом к плечу с К. и смотрели на окрестности, он поглядел на меня пронзительно и сказал: «Хочу быть похороненным рядом с Волошиным», — и как-то даже вздрогнул.

Хотя если честно, я его понимаю. Чего еще надо поэту? Ветер, море, солнце и вечность.

Губанов

Последним перед отъездом коктебельским вечером к нам пришел московский бармен Сема и принес бутылку местного алиготе. Мы сидели с Н. и Е. и смотрели на закат, а Сема рассказывал про цены на колбасу и сало на рынке «Крымский кооператор». Когда Сема ушел, мы пошли прощаться с соседями, а Н. зачитал им «Полину» Губанова. Соседи возмутились и сказали, что ранний Губанов — это полное фуфло, а вот поздний Губанов — это сила, и привели пару цитат, на что мы с Н. затопали ногами и тоже продекламировали по памяти пару-тройку строк. Так мы и цитировали друг другу часов пять, а утром оказалось, что у Н. разбиты очки, а у меня побаливает плечо.

Е. вывинтила мне ухо, думая, что это я, как обычно, во всем виноват, но Н. утверждал, что все дело было не так. Сидя на верхней полке в купе, он возносил руки вверх, громогласно твердил о моей чистоте и близоруко подносил железнодорожные билеты к самому носу.

В поезде

Когда на станции Владиславовка мы сели в поезд «Керчь — Москва», Н. на мобильный телефон позвонила Лиля Федоровна Ж. Она хотела приобрести пятьсот журналов «Современная поэзия» за бюджетные деньги для региональных библиотек.

Услышав это, Н. зарычал, как медведь, и бросился мне на шею, а Е. порылась в своем рюкзаке и достала бутылку коктебельского алиготе, чтобы отметить небывалый успех поэтических текстов наших соотечественников.

В районе Джанкоя, когда мы открыли бутылку и наполнили бокалы, в наше купе постучали. Вошли два суровых работника железнодорожной милиции, чтобы проверить, как мы ведем себя под воздействием алкоголя, ибо распитие спиртных напитков на украинских дорогах запрещено.

Изъяв документы у Е. (гражданки Беларуси) и покопавшись в паспорте Н. (выросшего в подмосковном городе Дзержинске), они перешли к моему паспорту под нескончаемый щебет Е. о наших героических усилиях в области поэтического самопожертвования.

В конце концов, маленький, с оттопыренными ушами, ткнув пальцем в строку паспорта с моей фамилией, произнес:

— Ваша фамилия Харченко?