Крымская Чаша Грааля

Хая не была такой категоричной, как ее дочь. Она знала Николаса еще со времени сватовства к младшей сестре своего мужа и уважала грека. Советское государство лишило его всего, однако он оставался патриотом своей страны. Женщина даже не спросила, почему Николас не на фронте, потому что понимала: его желание избежать этого вызвано лишь одним – стремлением уберечь жену от расправы. Без него Рая была в опасности, она нуждалась в муже как в воздухе.

– Иди, Николас, – повторила она ласково.

Нонна дружески улыбнулась ему:

– Возможно, встретимся после войны, дорогой.

Грек обнимал женщин и плакал.

– Дай бог, дай бог, – шептали его побледневшие губы. – Но я не прощаюсь так надолго. Я навещу вас завтра.

Когда грузная фигура мужчины растаяла в темноте, Хая хотела сказать дочери что-то резкое, но передумала. Она видела, что Роза и сама уже не рада своему поведению.

– Зачем нас сюда привезли? – спросила Нонна, ни к кому не обращаясь, и, на свое удивление, получила ответ. Пожилая еврейка с усами над верхней губой уверенно сказала:

– Нас отправят на работу в Турцию. Все будет хорошо.

На лбу Нонны собрались морщины.

– В Турцию? – переспросила она. – Зачем? Разве здесь мало работы?

– Так говорят немцы, – плохо выговаривая «р», пояснила еврейка. – Ни у кого не хватит смелости поинтересоваться, зачем они это делают.

Вышедший на крыльцо здания офицер стал резко выкрикивать какие-то непонятные фразы. Переводчик, чем-то похожий на охранника Александра, старательно переводил.

– Сейчас вы разойдетесь по камерам, – вещал он. – Завтра вас отвезут к месту вашей будущей работы. Прошу соблюдать спокойствие.

После его слов настроение в толпе улучшилось. Люди спокойно давали себя увести, и Роза, глядя на них, удивлялась, как они могут верить немцам. Наверное, человеку свойственно до последнего надеяться на хорошее. Толстый немец, явно страдавший пивным алкоголизмом, с выпирающим вперед животом, провел их в просторную камеру, где, кроме них, уже находились четыре человека – молодая женщина с мальчиком Семой и старый еврей со своей внучкой Цилей. За дверью слышался взволнованный голос женщины, просившей немца разрешить ее родственникам принести горшок для маленького ребенка. Немец что-то отвечал на своем резком, как выстрелы, языке, переводчик переводил, но девушка ничего не понимала. Все звуки слились в одну страшную какофонию.