Кржижановский

— Этот? — допытывался Секеринский, тыча оперстненной рукой в плохонькую тюремную фотографию Ульянова — в фас и профиль.

— Не-е, — тянул Волынкин, сомневаясь.

— Что ты можешь рассказать про этого с лысиной?

— Видел его в октябре у Шелгунова. А прежде — у Григория Ивановича. А у Шелгунова он говорил рабочим, что необходима-де революция…

— Для чего необходима?

— А чтобы сменить, значица, отношения между рабочими и фабрикантами…

— Понятно. Ну, кто это все-таки? — И упорно подсовывал ему фотографию Ульянова.

Но с Волынкина уже проку никакого не было — он начал путаться, устал, пустил слезу. Он думал, что сказал уже достаточно, — теперь выпустят с миром.

Но ошибся. После допроса его провели в камеру и оставили при охранном отделении. Выпустили через несколько дней, но за это время Волынкин стал платным осведомителем — особо опасным из-за того доверия, которым пользовался по своей всегдашней забитости.

Уже 22 января Волынкин явился снова с богатым запасом новостей к Секеринскому, который тут же отправил в особый отдел самому Л. А. Ратаеву следующее послание:

«Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что вчерашнего числа явился ко мне рабочий Василий Волынкин, привлеченный к делу кружка социал-демократов, и заявил, что рабочие фабрики Торнтона Николай Кроликов и Александровского завода Петр Грибакин подстрекают рабочих к устройству беспорядков в виде протеста за произведенные в последнее время аресты рабочих. 17 и 19 сего января, при двукратных встречах с Волынкиным эти рабочие, а особенно Грибакин, чрезвычайно возбужденный, выражал негодование по случаю ареста многих руководителей и рабочих, причем высказался за устройство большой демонстрации, добавив: «Теперь Государь часто переезжает из Дворца во Дворец». Что хотел сказать этой последней фразой Грибакин, Волынкину неизвестно… В последнее время Кроликов примкнул к организовавшемуся в С.-Петербурге преступному кружку, присвоившему себе наименование «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», состоял в сношениях с главными руководителями… Глебом Кржижановским… причем в ноябре месяце он передал Кржижановскому подробные сведения о существующих на фабрике Торнтона расценках заработной платы ткачам, каковые сведения впоследствии и были помещены в преступных воззваниях к рабочим этой фабрики.

Полковник Секеринский».

Далеко зашел Волынкин в своем предательстве, очень далеко, дал в руки охранного отделения нити к судьбам тех, кто оставался еще на свободе. Кто предает? Почему так быстро все становится известным охранке?

Многие по-прежнему думали, что предает Михайлов, но того для проформы посадили также в «предварилку». Исправляющий должность московского обер-полицмейстера докладывал Н. Н. Сабурову: «…жена известного Вашему Превосходительству зубного врача Михайлова так неосторожно ведет себя среди петербурских революционных кружков, что все более и более компрометирует мужа. Многие из боевой группы, предполагавшей устранить Михайлова, не верят аресту его и продолжают его разыскивать. Вопрос о расправе с Михайловым был настолько близок к осуществлению, что свое запоздание кружки объясняют новым предательством, отыскивая виновника его…»

Волынкин предавал кого мог, и участь Глеба была предрешена — Волынкин рассказал о нем все, что знал. А знал он многое.

Поэтому-то прокурор не затруднялся вызывать Глеба на допросы, оставляя его в мрачном одиночном заключении — на многие, многие месяцы…

Глеб пытался увидеть Старика хотя бы одним глазком. Он подтягивался на руках к окну, уцепившись за железный крюк, и тогда в голубином ракурсе видел край тюремного двора, куда их выводили гулять, — странный деревянный многогранник с заборами, делящими геометрическую фигуру двора на симметричные сектора, узко сходящиеся к центру, где возвышалась будка с часовым. Система обеспечивала строго индивидуальное гулянье в этих деревянных «шпациренстойлах», как их окрестил Старик.

(В окне фрамуги ухватив кольцо, подтянешься слегка — и вот ты словно вышел на крыльцо, тюрьмы перед тобой весь виден обиход… Внизу на башенке, на вахте — часовой, он вышкою своей забором окружен. Здесь каждому из нас загон устроен свой, особым входом каждый клин снабжен. И только стая сизых голубей над узниками вьется, шелково шуршит. Им щедрый корм от пленников-людей, воздушным гостем узник дорожит.)

Однажды, почувствовав какой-то зов сердца, он опять, — в который раз! — подтянулся на своем крюке и увидел уголок неба и уголок двора со шпациренстойлами и в одном из них Старика! Тот, внимательный, завидев Глеба, страшно обрадовался, но не дал воли эмоциям и быстро-быстро стал что-то сигналить ему с помощью тюремной азбуки.