Ксю. Потустороння история

– На ребенке отыграться хотите? – Зарина вскочила, села к дочери, сгребла ее в охапку. При этом, даже находясь в тесных материнских объятиях, девочка не прекратила играть. – Знаете что, не надо тут из себя разыгрывать, что вы порядочные, а я нахалка какая-то! Да, я много чем занималась раньше, могу рассказать, если кому интересно, но сначала спросите, почему я этим занималась при маме с папой и целых трех братьях, которые меня прокормить не могли! А почему? Все работали, а прокормить не могли? Почему, а? Потому что Олег ваш Сергеевич с друзьями своими пенки со всей страны снимает, с моей семьи тоже! И я, если на то пошло, не прошу, а свое требую, ясно?

– Ничего ты тут требовать не можешь! – отрезала мама. И, перестав интересоваться Зариной, отвернулась от нее. Сказала Михаилу Жановичу. – Хватит этой комедии. Пусть идет, куда хочет. Пусть все знают. Меня не волнует абсолютно!

– У Олега может быть другое мнение, – заметил Михаил Жанович.

– Тоже не волнует! Чего он хотел, того и добился!

– На вас… тень ляжет, – аккуратно выразилась Аня Емчик.

– Какая еще тень? На мне уже такая тень, что никакой другой тени в этой тени не видно будет! Мне все равно!

Михаил Жанович покачал головой:

– А Ксюше? – спросила Аня Емчик.

Все посмотрели на меня. Вспомнили наконец-то. И Зарина посмотрела.

Иногда молчание привлекает внимание лучше, чем крики. Майя заинтересовалась наступившей тишиной, подняла голову, оглядела всех, увидела, что все взрослые смотрят на девушку, и тоже стала смотреть на нее. Причем явно с сочувствием. Детский разум ей подсказал – если все смотрят на одного и молчат, в этом нет ничего хорошего. И она вдруг улыбнулась мне. Чтобы поддержать. И я ей улыбнулась. И спросила Зарину:

– В садик ходит?

– Когда как. И со мной сидит, и с няней, и ходит иногда. С другими детьми надо общаться.

– Конечно. А живете где?

– На «Соколе».

– Хороший район. Вот что, – сказала я всем. – Мое мнение такое. Папа обещал, обещание должно быть выполнено.

– Не в таком объеме! – закричал Михаил Жанович. Впервые я видела его взволнованным. – Семьсот пятьдесят тысяч – нереально!

– Семьсот пятьдесят пять, – напомнила Зарина.

– Тем более! И все сразу – тоже нереально! Вы забываете, Зарина, что скандал и по вам ударит! По вашей модельной работе – или какая там у вас! По репутации! Дочь ваша ничего не знает, а если раззвонят – узнает! Пусть не сейчас, когда вырастет. Приятно ей будет знать, что мама была…

– Ничего, поймет! – оборвала Зарина.

– Предлагаю! – хлопнул рукой по столу Михаил Жанович. – Давайте обговорим все серьезно и между нами, Зарина. Одна голова хорошо, две хуже, а три и больше – Госдума! Не надо нам этого. Ириша, Аня, Ксюша, идите ко мне в кабинет и подождите. И девочка пусть с вами идет.

– Ладно, – согласилась Зарина. – Но у меня только полчаса.

– Успеем!

И действительно, в полчаса все было решено. Михаил Жанович потом хвастал: сумму он сократил втрое, оговорил, что она целиком будет положена на особый счет, с которого деньги ежемесячно будут отчисляться Зарине. Если Зарине захочется вдруг опять шантажировать, выплаты тут же прекратятся. Она поторговалась, даже поплакала, порывалась уйти и отправиться в прокуратуру или в суд, но в результате на все согласилась и подписала необходимые бумаги. Таким образом Михаил Жанович сохранил нашей семье полмиллиона и не удивится, если его находчивость и труды будут скромно вознаграждены. Именно так витиевато он выразился.

А я эти полчаса, пока мы ждали, не говорила ни с мамой, ни с Аней Емчик, я села рядом с Майей, и она научила меня играть в игру, где мохнатый желтый шарик скакал по плиткам, которые осыпались. У нее получилось удивительно ловко, пальцы так и мелькали, а я тормозила, задерживалась на плитках больше, чем нужно, проваливалась вниз.

– Тебе пальцы мешают, – оправдывала меня Майя. – У тебя большие. А у меня маленькие, мне удобнее.

– Ловкая ты. Скоро до конца дойдешь!

– Без проблем! – ответила она.

Так, наверное, любит говорить ее мама.

Звук «р» прозвучал у нее крепко, рассыпчато, как несколько «р» сразу. А я вот до шести лет не выговаривала, с логопедом занималась, не помогало, а потом само выговорилось. Легкое грассирование осталось, это нравилось и мне, и всем окружающим. Правда, папа переживал, сам пытался меня учить, но потом принял это как симпатичное своеобразие и успокоился. Иногда я грассировала чуть больше, чем обычно, – чтобы больше нравиться.

Мне хорошо было с Майей. Если бы мы с ней остались одни, я бы все ей рассказала. То, что не обсуждала ни с кем. Я, кстати, в это время убила все свои аккаунты в соцсетях и не заглядывала в блоги друзей (по большей части друзей виртуальных), никому не звонила, ни с кем ничего не обсуждала. Несколько раз звонили Яса и Миша Зборович, я не отвечала. Мне не обсуждать надо было и не выслушивать утешения, мне надо было выговориться, и с Майей это было бы возможно. Она бы ничего не поняла, но это как раз и хорошо – сочувствие без понимания.

11.

И был суд.

Заседания проводились в открытом режиме, с журналистами и публикой.