Ксю. Потустороння история

И Оля попробовала – сама не понимая, зачем. Подробностей она мне не рассказывала, сказала только, что ей совсем не понравилось, но она терпела. Денис прав – неизвестно, когда влюбишься, а опыт не помешает. Если сейчас сорваться, второй раз пробовать будет намного тяжелее, она это понимала, как будущий психолог, уже разбирающийся в том, что такое негативные стереотипы и насколько быстро они вырабатывается.

Оля не хотела больше встречаться с Денисом, и это был хороший повод бросить занятия танцами. Лара тоже вскоре бросила, она ничем подолгу не увлекалась. Да и не надо ей было: эротической гибкости и своей хватает, а где-то выступать, соревноваться, переживать из-за этого – не ее стихия. «Надо в жизни выбрать то, – говорила она, – в чем ты точно будешь первый. И не тратить время на то, что не твое».

А Оля ни в чем первой быть не хотела. Окружающие перестали ждать от нее чего-то, при своей красоте она сумела стать почти незаметной и на этом успокоилась. Ходила на занятия, не чувствуя в этом необходимости, сдавала зачеты и экзамены, не понимая, зачем это нужно, много читала и без конца слушала песни Гребенщикова. Оле дал кассету один из сокурсников, она переписала для себя, а потом собрала все альбомы «Аквариума», какие смогла достать. Чем темнее и непонятнее были тексты, тем больше они ей нравились. Попробовала слушать и другие русские группы, но там все было или слишком политично, или слишком прямолинейно, или, наоборот, нарочито и хитро запутанно, да и мотивчики были подозрительно красивенькие. Правда, отдельно нравилась, это уже позже, в восьмидесятые, Настя Полева – за голос. Сначала понравилась и Яна Дягилева, но уж очень тоскливо все у нее было, очень отчаянно, надрывно; Оля не удивилась, когда узнала о ее гибели. К Цою же была совсем равнодушна. Сказала мне о нем так: когда его слушаешь, всегда ощущение, что он на сцене, а ты в зале. При этом потягивает подпеть, желательно массово. А БГ не на сцене, он рядом, но поет не тебе и даже не себе, а просто – поет. И подпеть не хочется, нет такого желания, ты находишься в его песне, внутри.

Мы с Олей потом слушали старые песни Гребенщикова, большинство из которых для меня звучали впервые, я даже потом напевала то, что запомнилось больше всего:

Десять стрел на десяти ветрах,

Лук, сплетенный из ветвей и трав.

Он придет издалека,

Меч дождя в его руках.

Я не понимала, о чем это, кто придет и зачем, но мне нравилось, что этот кто-то придет с ветвями, травами и с мечом из дождя, которого, конечно, не бывает, но это и хорошо.

И вот Оля жила себе и жила, в нее даже не влюблялись, а если кто и влюблялся, ничем не намекал, не пытался подружиться, сблизиться – все равно не выйдет толку. И так она дожила до весны 82 года (в тот год Брежнев умер, уточнила Оля). Однажды спустилась от своего дома к магазину, который был у дороги, шла по тротуару. Была в красном спортивном костюме – мама привезла с каких-то соревнований. Не понимала, почему люди, идущие на встречу, глядят на нее странно. Кто удивленно, кто с улыбкой, а кто и сердито. Обернулась, увидела, что за ней тихо едет машина. Большая, красивая, черная. «Волга». Едет прямо по тротуару, занимая его весь, отчего людям приходится обходить. Они ругаются, всячески обзывают наглого водителя, но покорно обходят.

Оля остановилась. Из машины вышел мужчина лет тридцати пяти, черноволосый, усатый, плотный.

– Ни фига себе, – сказал он. – Еду и боюсь, вдруг ты только сзади красивая. А ты спереди еще лучше.

– Изящно выражаетесь, – брезгливо ответила Оля, давая понять, что с мужланистыми типами не общается.

– Как могу, так и выражаюсь, – не смутился тип. – Садись, подвезу.

– Я уже пришла, – сказала Оля и свернула к магазину.

Мужланистый тип, оставив машину, пошел за ней.

Ходил вместе с нею вдоль полупустых полок и стеллажей, задавал вопросы.

Тут я перебила Олю – мне было очень интересно про типа, но интересовали и подробности:

– Тогда супермаркеты разве были уже?

– Магазины самообслуживания их называли. Универсамы такие. Можешь в интернете посмотреть, там много советских картинок. Лоток с дохлыми курами, которых перед смертью голодом морили, банки трехлитровые с томатным соком и очередь за колбасой. Если эта колбаса была. Господи, до сих пор помню – докторская и любительская, в любительской вместе с жиром, ненавидела я этот жир, ошметки грязи попадались, люди бечевки находили, каблуки от обуви, ногти, даже гвозди.

– Выбрасывать приходилось?