Ксю. Потустороння история

– Извини, – он дотронулся до плеча Оли. – В самом деле, не вовремя. Потом поговорим.

– Говори, не говори, – меланхолично произнес Паша, – а ясно одно: мы с вами ничего не решали, не решаем и решать не будем.

Он выглядел при этом очень довольным – и оттого, что успел хорошо закусить, и оттого, что удачно, коротко и емко сформулировал мысль о своем и общем бессилии.

А я четко помню, как во мне вспыхнула волна (идиотский оборот, неправильный, но мне почему-то нравится), волна острой неприязни к Паше. Глупый и самодовольный, подумала я, неужели он мог мне нравиться, неужели я с ним впервые испытала то, что мучает или радует Ясу по отношению к мужскому полу вообще? Дурь какая-то!

А Суров на реплику Паши так и вскинулся, готовый разбить его в пух и прах, но Наташа прикрикнула: «Хватит!» – обращаясь к Паше, при этом ясно было, что и Суров имелся в виду.

И тут же сменила грозное выражение лица на торжественное, а Оля с сожалением опустилась на стул, покорно готовая выслушать все, что скажет дочь. И Наташа начала:

– Мам, я вот что хочу сказать. Спасибо, что ты есть, потому что, если бы тебя не было, я бы не родилась. Конечно, в этом и папа виноват, спасибо тебе, пап (Суров тут же растрогался, глаза увлажнились и заблестели), но мама – главная. И что я хочу сказать. Живи как можно дольше, потому что я тебя люблю. И я привыкла к этому, так что ты уж, давай, не лишай меня этой привычки.

– Прямо эпитафия! – не удержалась Оля.

– Чего?

– Да ладно. Любишь – спасибо.

– Люблю, да. И это основное.

Наташе было нечего больше сказать, но настрой требовал продолжения.

– Потому что, если подумать, если на чем-то мы держимся в этой жизни, то только на любви.

– А я о чем? – встряла Нина и тут же замахала рукой: не мешаю, молчу, молчу.

– И я, мам, всегда рада, что у меня есть человек, – голос Наташи дрогнул, – к которому я всегда могу прийти и который меня поймет. Потому что, и я прошу никого не обижаться, но дороже матери у нас никого нет на этом свете.

– Матери и патери! – с шутливой обидой добавил Суров. – То есть папы!

– Это да, но я что хочу сказать. За тебя, мам. Что ты самая у меня красивая, самая умная, вся в меня. Что ты всегда меня поддержишь и позаботишься. Что ни разу в жизни я не видела от тебя ничего плохого! За тебя!

– Неправда, но спасибо, – сказала Оля и подняла бокал.

И все подняли, выпили, Наташа села и начала активно есть, помогая этим унять пережитое только что волнение.

Какая эмоциональная девушка, подумала я. Скорее всего, поверхностно эмоциональная, вспышками. Но эти вспышки могут быть яркими и горячими, представляю, как она взорвется, когда узнает, что муж изменил ей с московской родственницей.

Именно это я подумала, помню точно, при этом возникшая неприязнь к Паше никуда не делась, мне теперь не нравилось в нем все – как пьет, присасываясь к стакану как ест, часто и суетливо двигая ртом, а глаза при этом застывшие, бессмысленно задумчивые – он ими словно прислушивается к приятным ощущениям желудка, и руки его волосатые не нравились, а рыжеватый пучок, высовывающийся из-под футболки, вызывал отвращение аж до тошноты.

Вопрос – откуда взялась такая уверенность, что у меня с ним это случится, при таком к нему отношении?

Не знаю. И сейчас не знаю.

Итак, мы выпили, закусили. Возникла, как это часто бывает, пауза, когда говорить нет необходимости, но и молчать неудобно. Выручил звонок в дверь.

– Камкин! – радостно сказала Нина. – Спорить могу – он!

– Ты ему звонила? – спросила Оля.

– До него не дозвонишься. Наверно, не оплачивает вовремя.

Но пришел не какой-то Камкин, пришли сразу двое – высокий, широкоплечий мужчина с короткой стрижкой, темноволосый, только виски седые, и дама в бежевом брючном костюме, платиновая блондинка. Нина тоже была крашеная блондинка, но потеплее, близко к светло-русому.

Я пыталась угадать. Мужчина, наверно, крупный бизнесмен или управляет фирмой, компанией, государственной конторой, а женщина – чиновница из сферы культуры или здравоохранения, или соцслужбы, оттуда, где надо работать с людьми. Заметно, что она и друзей своих по привычке воспринимает как подчиненных или как представителей электората, с которыми она по доброте своей обходится милостиво, но в душе досадует, что они не понимают и не способны понять серьезных проблем отрасли; я так и видела – ее водят, объясняют, показывают, или – она в кабинете, втолковывает, убеждает, гневается, такие женщины в любом помещении и обществе чувствуют себя центром внимания и событий.