Я вернулась в ванну-туалет. Хотела задернуть Олю шторкой, чтобы сделать свои дела, но – вдруг она за шторкой испугается? Или что-то сотворит с собой? Не задергивала, обошлась так. Оля не обращала на меня внимания. Продолжала улыбаться, время от времени проводя руками по лицу, по глазам. Я включила воду над раковиной, чтобы умыться и почистить зубы. Включила тонкой струей, чтобы не обжечь Олю. Она повернула голову.
– Привет. Это ты?
– А кто же? Я, между прочим, тоже в душ хочу, а ты заняла.
– Вода – это жизнь, ты знаешь?
– Конечно.
– Мне один друг рассказывал… Камкин, помнишь его?
– Да.
– Рассказывал, что он мечтал стать подводным архитектором. И быть двоякодышащим, как Ихтиандр. И чтобы все люди такими были. И он бы строил подводные города. Люди под водой стали бы намного лучше. Там движения у всех плавные, медленные. Под водой драться невозможно. И воевать тоже. Он объяснил, почему. Потому что под водой видимость хуже, взрывные волны своих убьют, труднее воевать армия на армию. Поэтому акулы охотятся в одиночку. И все хищные рыбы. Дельфины тоже, но они не рыбы. А главное, это красиво – жить под водой. Сейчас сделаем.
Оля взяла висевшую на цепочке пробку, заткнула слив в ванной. Она начала наполняться водой.
– Давай вместе, – предложила Оля.
– Не поместимся.
– Жаль. Я тебе расскажу, как там.
Она дождалась, когда ванна наполнится почти до краев (лишнее вытекало в верхнюю дырку), повернулась лицом вниз, погрузилась с головой. Оставалась так довольно долго. Я испугалась, схватила ее за плечи. Оля вынырнула со счастливым смехом.
– Там так хорошо! Попробуй!
– После тебя.
– Давай сейчас! Там совсем другой мир!
Оля с шумом и плеском поднялась, вышагнула из ванны, покачнулась, я придержала ее.
– Ну, давай!
Я залезла.
– Ныряй! С головой!
Я легла, окунулась и тут же встала:
– Да, другой мир, спасибо.
– А я что говорила!
– Но на суше тоже надо жить. Под водой есть неудобно.
– Почему? Рыбы же едят.
– Люди не рыбы. Они едят на суше.
– Тоже верно.
– Пойдем позавтракаем?
– Пойдем.
Оля позволила переодеть себя, послушно поворачиваясь. Так матери одевают малых детей.
Потом она села в кресло и огляделась.
– Ничего, мне тут нравится. Вы тут живете? Скромно, но уютно. Только обои поменять. Жуткие обои.
– Поменяем.
Я приготовила тосты, кофе, подкатила это все к Оле на журнальном столике с колесиками. Она угощалась с большим удовольствием. Я тоже выпила кофе.
– Телевизор какой большой, – сказала Оля. – Что там?
Я включила. Она смотрела с большим интересом, как на диковинку. Подняла руку ладонью вверх, поводила в воздухе. Я догадалась, нашла пульт, вложила ей в руку. Оля переключала каналы. Смотрела, качала головой, удивлялась. Переключала дальше, но вдруг скривилась, нажала на кнопку, выключила. Стала грустной, о чем-то задумалась. С недоумением посмотрела на чашку с кофе и тарелку с остатками тоста, отодвинула от себя. Потом вгляделась в меня, спросила:
– Наташа?
– Ксения.
– Да я знаю. Наташа знает?
– Что?
Вопрос поставил ее в тупик. Она опять задумалась. Потерла лоб. Легонько хлопнула ладонью по столу и рассмеялась:
– Вот память! Ты на похороны приехала?
– Нет.
– Почему? А Наташа? Где Наташа?
Я совсем перестала понимать Олю, да она и сама себя не понимала, и это ее все больше беспокоило.
– Никто ничего не может объяснить, – сказала она с досадой. – А смысл? Рано или поздно я все узнаю. Я и сейчас уже все знаю. А ты?
– Я нет.
– Вот! А я – знаю. Тебе сколько лет?
– Девятнадцать.
– Старше выглядишь. Угадай, сколько мне?
– За сорок?
– Больше. Намного больше. Но в Москву все равно не поеду. Я знаешь, сколько там не была?
– Давно?
– Даже не помню, когда. А ты в Саратове была?
– Конечно.
– И как там?
– Неплохо.
– Этот город надо очень любить, чтобы его любить. Он страшный, уродливый, но весной и летом там хорошо. Ты когда была?
– Летом.
– Передавай привет, ладно?
– Передам.
Я, как могла, поддерживала бессвязный разговор, наконец приехала Наташа. Вошла бодро, энергично.
– Мам, ты готова? Душ приняла? Тогда поедем.
– Куда?
– Здрасьте! На обследование! Месяц ждали, пора!
– Да, конечно. В больницу?
– А куда еще?
– Ну да.
– Проверим твой позвоночник, а то жалуешься то и дело. Сейчас болит?
– Сейчас нет. Вообще ничего не болит.
– И хорошо. Тогда и надо обследоваться, когда ничего не болит, чтобы объективно все было. Врач так сказал.
– Врач?
– Врач.
– Хорошо.
Наташа быстро и привычно собрала вещи для больницы, что были в комнате Оли, в спальне. Я вошла, спросила:
– Это надолго?
– Должны сразу принять. Не первый раз.
– Нет, надолго ее оставят там?
– Месяца на два.
– Я, наверно, в Москву вернусь.
– Почему? Живи тут спокойно, отдыхай. Даже лучше.
– Не хочется. Без Оли тут будет…
Я представила, как будет тут без Оли. Как в доме, откуда вынесли покойника. Но, конечно, не сказала этого Наташе. Сказала:
– Будет тоскливо как-то. Чужая квартира, чужой город вокруг.
– Тогда давай на дачу. Там природа, она везде своя, одинаковая. Пашка отвезет, а я вечером тоже подрулю. Посидим заодно, отдохнем немного, а то какие-то сумасшедшие дни были. И от мамы впечатление заглажу, на меня это жутко действует.