Ксю. Потустороння история

– Ладно, заезжайте.

Я помнила, что он говорил о компании друзей, но Аркадий приехал один. Стоял у машины, ждал меня, сразу же объяснил:

– Никто не смог, представляешь? Все хотели, а один вчера еще позвонил, авария у него, сегодня другой – жена заболела, нехорошо ее одну оставлять.

– А ваша жена, ваши дети?

– У них свои дела. Ну, чего? Едем, Москва?

– Я так Москва теперь и буду?

– Ты против?

– Нормально. Но я же хотела посмотреть, как рыбу ловят. Как леща коптят.

– А все и будет – и поймаем, и закоптим. Или, если неохота возиться, у рыбаков готового леща купим.

– Значит, друзья не смогли?

– Никак!

Я видела, что Аркадий врет, но врет честно, не очень-то вранье прячет и этим предлагает мне договор, оферту: если ты видишь мое вранье, но согласишься его принять и простить, значит, согласишься и на все остальное, а я тебя считай что предупредил.

Было ли у меня предчувствие, что это может кончиться плохо?

Было.

Но я была готова рискнуть. Мне, пожалуй, даже хотелось, чтобы это кончилось именно плохо. Пострадать мне хотелось.

Поэтому и села Мальвина к Карабасу Барабасу, прекрасно понимая, что тот может сильно измять ее платьишко, ее локоны и все остальное.

По дороге Аркадий рассказывал о том, как ему предложили купить в долю грузовик-фуру, и как он мается, не зная, соглашаться или нет. Согласиться – влезть в долги. Отказаться – упустить возможную выгоду.

– Фишка в чем, Москва? Конечно, возни с фурой много, а грузов для перевозки сейчас мало, кризис. Но кризис кончится когда-нибудь, или мы власть к ебеням свергнем. А может, все затянется, что тогда? С другой стороны, я слышал, в следующем году запретят машины из рук в руки продавать, только через государственные какие-то конторы. Спрашивается, зачем? Отвечаю: на конторы посадят кого-то из путинских дружков, и он будет с нас деньги стричь за посредничество. Очередная кормушка. Вторая опасность – сейчас отменили вклады дольщиков в строительство. Чем грозит? Объясняю – грозит сокращением строек. А стройки – это что? Это транспорт! Все же надо привезти, правильно? С неба цемент не упадет! Следовательно что? Следовательно – сокращение парка машин. И я окажусь в полном пролете. Но, если куплю сейчас, могу успеть немного заработать. Логично?

– Если честно, запуталась.

– Вот и жена говорит: как ты, говорит, начинаешь объяснять про эти дела, у меня голова сразу пухнет. А у тебя родители кто? – неожиданно спросил Аркадий. Видимо, сообразил, что про жену вспомнил не вовремя.

– Преподаватели, – сказала я.

– Ясно, интеллигенция. Просрала она страну, интеллигенция наша. Покричали – и в кусты. Не уважаю.

И он начал подробно объяснять, почему и за что не уважает интеллигенцию.

А мне стало скучно, причем скучно до тоски. И Аркадий был невыносимо скучен, и то, что я видела из машины, а мы в это время выехали из города, слева была лесополоса, справа поле, за полем дачи, потом огороженный общим забором поселок коттеджей, и опять дачи. Вот поле, думала я. На нем что-то растет и колосится. Пшеница или рожь, или гречиха какая-нибудь. Об этих растениях песни сочиняли. Были праздники урожая. Ой ты рожь, хорошо поешь. На полях пшеница зреет, хлебороб ее лелеет. Но что такое, по сути, пшеница, рожь, гречиха? Это вещества, которыми человек удовлетворяет свою потребность в энергии. Еда. Поэтому можно сказать «нива золотистая», а можно – «поле еды».

И вот я смотрела на поле будущей еды, на строения, состоящие из стен и крыш для защиты от холода, осадков и посторонних взглядов, и все казалось страшно унылым, вынужденным, созданным по необходимости, человек ведь не может существовать без пропитания и жилья. Это можно уважать и ценить, но недаром же религиозные люди называют все окружающее бренным, тленным и так далее, недаром они мечтают о царствии небесном, которое, скажу сразу, таковым не является. Не царствием и не небесным. Недаром спрашивала героиня какой-то пьесы, которую мы проходили в школе: «Почему люди не летают?» (Сейчас-то помню – Катерина из пьесы «Гроза» Островского).

Что за чушь, думала я, зачем я с ним еду, какое приключение ищу на свою юную плоть, да еще плоть не тронутую? Ясно же, абсолютно ясно, чего он хочет – а я что? Тоже этого хочу? Да, хотела, еще полчаса назад хотела, при этом он мне даже не нравится, но как раз и хотела, чтобы это произошло с тем, кто не нравится. Зачем? Наказать себя за что-то? Получить запланированный стресс – чтобы заиметь навсегда отвращение к процессу? Или этим убить то, что возникло по отношению к Паше? Но как возникло, так и прошло. Или не прошло?

– Послушайте, Аркадий… – сказала я.

Этот не очень умный, но очень смекалистый в свою пользу человек сразу понял, что я хочу сказать. И нахмурился. Вернее, помрачнел. Вернее, разозлился. Но только на секунду, тут же с приятельской веселостью глянул на меня:

– Мы разве не на ты?

– Нет. И не будем. Я вам в дочери гожусь.

– Да хоть во внучки, не в возрасте дело!

– Согласна. Я вот что. У меня тетя больная, я как-то не подумала, а сейчас беспокоиться начинаю. Если я задержусь, ей плохо станет, она начнет в полицию и морги звонить.