Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

- Кончу, - отвечаю спокойно, еле сдерживаясь, - когда кончу, - и всё же не удерживаюсь: - А что, - спрашиваю, тихо ярясь, - вы, дорогие начальнички, сделали, чтобы мы быстро кончили? Сколько дали мне техников-операторов, не говоря об инженерах? – Боря кривится в ухмылке, не приемля моей наглости. – Кто занимается на участке обработкой полевых материалов, чтобы вовремя скорректировать детализационные наблюдения? – Боря ещё больше скривился, утянув левую часть губ под ухо, пилюля-то предназначена непосредственно ему. – Почему начальник отряда вместо того, чтобы заниматься организацией производства, вынужден выполнять функции завхоза-снабженца? – Борю совсем перекосило, но молчит, знает, чьё мясо кошка съела. – Где, - спрашиваю строго, - мыслитель? – как будто и тому хочу всё повторить. Борис Григорьевич нехотя бурчит, пряча виноватые глаза за стёклами очков:

- В Управлении, на совещании по картированию. Будет послезавтра. Дождёшься?

- Некогда, - грубо отрезаю, чтобы он не сомневался, что я кому хошь чего хошь скажу, невзирая на лица. – Вы, - добавляю саркастически, - и сами, надеюсь, передадите ему мои критические замечания, - с тем и вышел, гордо подняв непокорную голову, чтобы заняться руководством операторов-выучеников и снабженческими функциями завхоза.

К домику приехали по глубокой темноте. Слава богу, Горюн был здесь. Я ему, когда уходил, оставил на тропе, на колу, большую записку из нескольких слов, чтобы постарался оказаться вечером на перевал-базе, и профессор, как всегда, не подвёл. Разгрузились, шофёр умотал, не захотев ночевать на природе, а мы знатно расположились в избушке с открытой дверью под охраной Васьки. Я, естественно, сразу похвастался преображением пенала и объяснил, с чем, вернее, с кем оно связано. Профессор заворочался на твёрдой лежанке, представив, наверное, как бы понежился на мягкой постельке с чистым бельём, ублажая старые косточки, покхекал довольно в бороду, говорит:

- Я не ошибся в синей, - ещё покхекал и вдруг сделал неожиданный пас в сторону: - Надо мне, - говорит, - перебираться обратно на конюшню. – Я немедля обещаю: - И я следом. – Он весело смеётся.

- Места хватит, - и осторожно, деликатно, интересуется: - Как у вас с синей? Отношения не изменились к лучшему? Порадуйте старика. – Удивляюсь – чего им меняться-то? Я и так хорошо к ней отношусь, даже ключ дал.

- Нормально отношусь, - отвечаю, смущаясь и понимая, на что он густо намекает. – Хорошая деваха. Учится. Хозяйственная. Малявка ещё, чтобы к ней как-то по-другому относиться.

- Понятно, - разочаровывается профессор, вздыхая, - жаль! Вам бы такая жена не помешала.

- Почему вы так думаете? – возмущаюсь тем, что без меня меня женили. – Найду и получше, если приспичит.

- Не найдёте, - убеждённо возражает профессор социологии, - вас найдут, и боюсь, что не для вашей пользы.

- Чем же я так плох, что не сумею самостоятельно выбрать достойную жену?

- Тем, - отвечает, - что нет в вас настоящей мужской силы, извините за грубое выражение – кобелиной нахрапистости, и женщины инстинктивно чувствуют слабину. – Я недовольно «хо-хо-кнул», не согласный ни с его, ни с женской оценкой моих мужских способностей. Как ни говори, а пятерых – я отверг, и столько же бросило меня – о какой же слабости тут толковать? – Вы боитесь женщин, - гнёт своё профессор как на лекции, только успевай конспектировать, - боитесь завоевать её, боитесь малейшего сопротивления, а женщины не терпят равенства. Им нравится подчиняться разумной и сознательной силе, и когда её не чувствуют, сами захватывают власть, со злости превращая мужика в тряпку, о которую вытирают ноги все, кому не лень, в доме. Не верьте, когда говорят, что пара живёт дружно, на равных решая все проблемы. Просто женщина научилась подчиняться, а мужчина – настаивать на своём. Вы же смотрите на женщину глазами товарища, видя в ней обычного человека, а не женское начало. Вам нужна по складу вашего характера, извините, женщина, всё понимающая, прощающая ваши слабости, мягкая и добрая как мать, и лучшей жены, чем синяя, в обозримом пространстве для вас нет.

Не очень-то приятно слышать о себе, пусть даже и в темноте, такие откровенные нелицеприятные оценки, впору потребовать сатисфакции, но пистолеты всё ещё в Париже, да и профессор, чувствую, как всегда во многом прав, хотя и утрирует ситуацию намеренно. Почти смирившись с оковами Гименея, тут же представил, как мы с Марьей, т.е., с Машенькой, заваливаемся после свадьбы на нашу кровать в пенале. Маша такая большая, плотная, с такими пышными формами, что мне и места рядом не достаётся, того и гляди придавит, и хана брачной ночи. А вдруг не сумею, вдруг не получится… Мне бы кого-нибудь потоньше, поменьше, вроде Маринки.

- А как же, - сопротивляюсь из последних сил, - любовь?

Профессор хмыкает в темноте.

- А вы знаете, что это такое?