Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

К Матвеевне врываюсь, высоко вздымая банку с вареньем. Мужик, а тем более, приличный муж вообще обязан по вечерам являться с какой-никакой, а добычей, на то он и глава рода, иначе и ужинать просить неудобно. Маши ещё нет. Придётся ей отдельно порадоваться варёным ягодкам. Посоветовавшись, решили порадовать ударницу белорусскими варениками с картохой и луком. Я их тоже люблю, особенно с соусом из сгущёнки. Тесто и картошка, оказывается, уже готовы, и решения моего не надо, сидим, лепим. Сначала молчком, накапливая разговорные темы, потом обстоятельно рассуждаем о погоде, которая резко свернула к зиме, принёсшей холода, щипучие утренние морозцы и редкие ещё снега, таявшие на чёрной земле, и, наконец, заговорили о главном.

- Смотрю на вашу любовь, - начала Матвеевна, - и удивляюсь: недели не помиловались, а разбегаетесь. Ладно бы рассорились, а то по доброму согласию. Не боишься девку потерять – за пять лет много воды утекёт?

- Боюсь, - вздыхаю тяжело, аккуратно залепляя очередной вареник, - а что делать? Ей учиться надо.

Хозяйка неодобрительно хмыкает.

- Вот ещё выдумали! На чёрта бабе университеты? Пусть здесь учится, если приспичило, а я её лучше всяких профессоров обучу как содержать семью. Своих детей надо заводить, а не чужих лечить!

- Не хочет, - вру, жалуясь.

- Так ты рыкни по-мужчински! – сердится Полина Матвеевна. Опять вздыхаю как бесправная баба-молодка.

- Рыка нет.

- То-то и оно! – корит поучительница. – Без мужниного рыка, как ни старайтесь, семьи доброй не будет. Бабе нужен рык, чтобы чувствовала себя покойнее. – Надо будет, думаю, потренироваться перед зеркалом, только вряд ли что получится – для рыка нужен бас, а у меня лирический тенор, переходящий на высоких нотах в писк: срамота, а не рык. – Разными дорогами идёте, - зудит Матвеевна. Я тоже люблю поучать, особенно тому, чего не умею. – И на каждой разные люди, не знакомые ни тебе, ни ей. Разные дороги и встречи – разные судьбы, неужель невдомёк? Никакая любовь не выдержит! – Мне остаётся только вздыхать, что и делаю с усердием. – Парень ты, в общем-то, неплохой, - хвалит, подслащая горькую пилюлю, - непьющий, работящий, зарплата хорошая, я бы тебя одного ни за какие науки не оставила. А Машка – дура!

А дура легка на помине. Заскакивает весёлая, раскрасневшаяся от холода, красивая – аж жуть! Торопится пальто сбросить и орёт на всю Матвеевскую:

- Дали! Дали! Направление дали! – вытаскивает бумажку и машет в высоко поднятой руке. Потом в избытке чувств подскакивает к хозяйке и целует. Мне тоже достаётся … заодно. Вот и разошлись наши дороги.

За ужином подсмеивались над Машей, которая с завидным аппетитом, словно студентка, уминала углеводы, и вообще много смеялись, подшучивая друг над другом, но мне было грустно. Сладкого она, оказывается, вообще не любит, зря я старался с клубничным, и оттого стало ещё тоскливее. После ужина пошёл развеять грусть-тоску к дровам и долбал чурки всю оставшуюся светлую часть вечера, оттягивая возвращение в нашу комнату, чтобы не показывать глаз. А когда вернулся, Маша корпела над задачками, и я даже не подошёл, а улёгся на кровать по-нахальному и … заснул. Не знаю, сколько кемарил, тоскливые, как и счастливые, часов не наблюдают, разбудила студентка.

- Проснись, - толкает в плечо, - пора спать ложиться. Ночью-то что будешь делать? – Могла бы и не спрашивать. Быстренько разобрали супружескую постельку и улеглись, едва касаясь друг друга.

- Маша, - окликаю тихо, - ты довольна?

- Очень, - сознаётся и поворачивается ко мне, чтобы и я был довольным. Но я молчу. Тогда она, уловив моё тревожное состояние, говорит горячо: - Но если ты не хочешь, я не буду переводиться на дневной.

- Нет, нет, что ты! – убеждаю горячо. – Очень хочу, - и мы снова молчим, не подвигаясь друг к другу, как будто привыкая к разъединению. – Маша, - опять зову.

- Что? – спрашивает, сдерживая зевоту.

- Как ты думаешь, - задаю риторический вопрос, - будем мы через пять лет вот так же лежать вместе в одной постели?

- Обязательно, - не сомневается по молодости, не умея и не желая далеко заглядывать, - и днём, и ночью, по всем выходным дням, - сунулась привычно под мышку и задышала ровно и глубоко. А я ещё долго бдел, перелистывая страницы дня. Что-то беспокоило и тяготило, но что? Экспедиционная разборка? Нет, там я вёл себя молотком, держался достойно, по-профессорски, сражался не за себя, родимого, а за дело, за инициативу, за свободу в деле. Упрекнуть себя не в чем. Маша? Маша – отрезанный ломоть, с этим надо свыкнуться. Ей надо учиться, чтобы заниматься любимым делом. Не будет его, и любимый муж станет скоро нелюбимым. Осторожно поцеловал полуоткрывшиеся губы. Маша почмокала, потянулась и теснее прижалась ко мне. Может, ломоть-то недорезанный? Что же гнетёт? И вдруг понял: один! Я остался совсем один: ни мудрого наставника, ни верного друга, ни любимой женщины! Ни-ко-го!