Кто он был?

Капитан Юлиюс Энгельман, представительный офицер, лет на десять старше Аннеса, встретил его очень вежливо. Рядового Хурта назвал человеком неуравновешенным, с гипертрофированным самомнением, для которого неприемлема любая, в том числе и действующая в Красной Армии, дисциплина. Таких анархического склада людей, которые отрицают стоящую над ними власть и никак не хотят подчиняться, не так уж мало. В армии характер человека обнаруживается быстро, — он, капитан Энгельман, служит уже более пятнадцати лет и хорошо изучил людей. Подобные Хурту разлагают дисциплину и порядок, в какой бы войсковой части, в какой бы армии, в Красной или в любой другой, они ни служили.

— Я мог бы застрелить его, ведь он напал на меня, но палец мой не в силах нажать спусковой крючок, если передо мной свой солдат. Возможно, в поведении Хурта определенную роль сыграл также страх. Хурт явно испугался идти искать ночью повреждение на линии, местность вокруг нашего командного пункта находилась под непрерывным огнем противника. Врожденное презрение к начальству и смертельный страх соединились, и человек уже не контролировал свое поведение. Надеюсь, в штрафной роте он сумеет держать себя в рамках, там с такими, как он, не чикаются.

Так говорил капитан Энгельман. Аннес слушал заместителя командира батальона со смешанным чувством. Если бы он не знал Рихи с детства, то принял бы слова капитана за чистое золото, с такой убежденностью и любезностью тот говорил.

Наконец Энгельман спросил:

— Я вам честно обо всем рассказал, хотя мог бы и отказаться от дискуссий по поводу Хурта, соответствующие органы беспристрастно и основательно расследовали проступок Хурта и вынесли свой авторитетный приговор, который, между прочим, как вам, возможно, известно, окончательный. Разрешите задать вам один вопрос. Я не очень понимаю ваш необычный интерес к этому досадному случаю. Кем вам приходится Хурт?

Аннес ответил, что он знает Хурта с детских лет, что Хурт классово сознательный товарищ, который принимал участие в революционном рабочем движении, и что ему, Аннесу, совершенно непонятно, почему Хурт попал в штрафную роту.

— Мне кажется, товарищ капитан, что вы все же не столь глубоко, как вам думается, знаете штрафника рядового Хурта, — любезно улыбаясь, возразил Энгельман. — Вы могли хорошо знать Хурта — таллинского подростка, двадцатилетнего Хурта, но не Хурта сегодняшнего. Когда-то Хурт мог действительно быть рьяным активистом, но это был вчерашний, а не сегодняшний Хурт. Мне нет смысла объяснять вам, что многие участники революционного движения позднее оказались беспринципными лицемерами и вредителями, как политработник вы знаете лучше моего историю нашей партии. А вы осведомлены, что ваш Хурт и раньше находился под подозрением и был арестован, что он жил на поселении где-то в Центральной России?

— Об этом он мне сам рассказал. Подозрение еще не является подтверждением вины. Это была явно ошибка, — ответил Аннес.

— Я уважаю ваше доброе намерение помочь бывшему другу, только разве Хурт достоин вашей, политработника, коммуниста, дружбы? Я бы на вашем месте хорошенько подумал.

На эти предупреждающе-угрожающие слова Энгельмана Аннес отреагировал вопросом:

— Скажите, в ту ночь вы были пьяны?

На какое-то мгновение капитан Энгельман словно бы растерялся, но тут же собрался и, не теряя общительной вежливости, ответил словами, полными откровенности и насмешки:

— Пьян? Извините, товарищ капитан, такого вопроса я от вас не ожидал. Это уже оскорбление… Я, конечно, выпил, это да. Кто же из фронтовых офицеров в боевой обстановке не позволяет себе глотка? Думаю, что вы тоже выпивали свою положенную норму. А теперь простите, служебные обязанности не позволяют мне больше продолжать с вами беседу…