Кто прав? (роман, повести, рассказы)

Когда он месяцев шесть тому назад, проснувшись в одно ненастное утро, откашлянулся и увидел на платке своем следы крови, он вздрогнул, побледнел и первым делом испуганно покосился на жену. Та лежала рядом с ним и спала. Белокурые волосы ее прихотливыми колечками рассыпались по подушке. Бледное личико разрумянилось от крепкого сна. Сквозь полуоткрытые губы белели кончики ровных, красивых зубов. Иван Семенович несколько минут пристально глядел в лицо жены. Никогда не казалась она ему такой хорошенькой. Он наклонился и крепко поцеловал ее в самые губы. Она полуоткрыла глаза, улыбнулась и тотчас же снова впала в крепкий сон.

— Маня, Маня! — тоскливо прошептал Иван Семенович.— Если бы ты знала в эту минуту, что со мной?

И он стиснул зубы и в невыразимой тоске снова опустил голову на подушку.

— Чахотка!⁴ — рассуждал он.— Теперь уже нет никакого сомнения. Впрочем, я давно знал, что у меня чахотка, только все не верил... не хотел верить... Теперь все кончено... в мои годы это скоро кончается... Год, много — полтора, и то при самых благоприятных условиях... Первая же сильная простуда — и конец...

Иван Семенович всеми силами скрывал от жены свой недуг, но от глаз любящей женщины трудно укрыться. Мария Николаевна скоро заметила, что мужу ее худо. Она настояла, чтобы он начал лечиться. В угоду ей Иван Семенович стал принимать какие-то прописанные знакомым доктором капли, и Мария Николаевна несколько успокоилась. Мысль потерять мужа казалась ей такой ужасной, что она не могла допустить ее. Она не верила возможности такого несчастья, не верила даже теперь, сидя у его постели, видя его постепенное угасание. Как будто ждала, что вот-вот совершится чудо, он поправится, и все снова пойдет по-старому... По целым часам молилась она и плакала перед образом, стоя на коленях и глядя в спокойный, строгий лик Спасителя.

— Нет, нет! — твердила она в каком-то исступлении.— Ты не сделаешь этого! Ты не отнимешь его, нет, я знаю! Ты добр, милосерд! Ты ведь знаешь, как дорог он мне...

Тихо, чуть слышно тикают часы в соседней комнате. Кротков по-прежнему лежит, положа щеку на руку, и не отрываясь глядит в лицо дремлющей в креслах жены.

— Устала,—думает он,—да и как не устать: вот уже вторую неделю мучается со мною, ночи не спит... Хоть бы умереть мне скорее — один конец.

В комнате рядом скрипнула кровать, послышался легкий стук голых ножек об пол.

— Это Леля встала,— подумал Иван Семенович, и ему вдруг страстно захотелось посмотреть на свою дочь.— Леля! — тихо, тихо окликнул он.—Ты спишь?

— Нет, папа, а ты? Можно прийти к тебе?

— Иди, только тише, не разбуди маму.

Послышались осторожные шаги, и в спальню вошла маленькая девочка лет семи, в рубашечке, худенькая, с длинными, белокурыми локонами, голубоглазая, с ямочками на щеках. Осторожно, чуть ступая, прижав пальчик к губам, прокралась она мимо спящей Марии Николаевны и вскарабкалась на постель к отцу. Страстным порывом охватил тот костлявыми, исхудалыми руками нежное тело дочери и крепким, долгим поцелуем впился в ее белый, красивый лоб.

— Милая, милая дочурочка моя, как люблю я вас обоих.

Кроткову сделалось невыносимо тоскливо. Что-то, похожее на зависть, упрек, шевельнулось в нем.

— Маня еще молода, она такая хорошенькая...— думал он. — Наверно, еще полюбит и ее полюбят. Она еще может быть счастлива... забудет меня... Леля тоже забудет... мала... привяжется к другому, так же будет звать его «папой»... а я... я буду лежать, всеми забытый, где-нибудь на краю кладбища, под покачнувшимся почерневшим крестом... Никто не придет, никто не вспомнит... Мане будет не до моей могилы... Жизнь увлечет, закружит ее... новая привязанность, новые интересы... а я... я «мертвец»... ничто... Одно только «воспоминание»...

И ему на мгновение захотелось, чтобы и Маня, и Леля умерли с ним... взять с собой, чтобы никому не достались. Но он тотчас отогнал от себя эту мысль.

— Нет,— подумал он,— пусть живут, будут счастливы... Все равно мне там ничего не нужно будет: «Идеже несть ни болезни, ни печали, но жизнь вечная...»⁵

Он вздрогнул и закрыл руками глаза.

Часы пробили полночь. Мария Николаевна открыла глаза.

— Ты не спишь,— обратилась она к мужу,— так прими лекарство...

В эту минуту она заметила дочь.

— Ты что ж тут, Леля, делаешь? — спросила она было, но остановилась и пугливо взглянула в лицо мужа.

— Ваня, что с тобой, тебе хуже? Ваня, милый?!

Она вскочила с кресла и наклонилась над мужем.

— Худо, Маня,— с трудом прошептал Иван Семенович,— видно, скоро конец мой... не плачь... не убивайся... Что делать... судьба... Я давно...

Но он не докончил своей мысли и вдруг заметался, лицо его изобразило испуг, и он торопливо начал бормотать что-то, но как ни прислушивалась Мария Николаевна, она ничего не могла понять.

— Бредит... Неужели конец?!

И она отчаянно заломила руки, но в ту же минуту опомнилась и бросилась в кухню.

— Марфа, Марфа! — принялась она расталкивать толстую старуху, жившую у Кротковых в качестве прислуги.— Вставай скорей, беги за доктором.

Но Марфу, когда она разоспится, было мудрено разбудить сразу.