Кто стоял за декабристами

Поляки в составе Российской империи сохраняли значительные привилегии. Их законы настолько отличались от российских, что у них существовал даже гражданский брак. Свое правительство и сейм, свои финансы, полиция. По указам Александра I (и за российский счет) была сформирована не только польская армия, но и созданы польские высшие учебные заведения – Варшавский и Виленский университеты, Кременецкий лицей. В нашей стране действовали очень серьезные торговые льготы для польской продукции. В ущерб русским производителям, но Польша пользовалась этим, богатела. Ей выделялись значительные дотации из царской казны на строительство дорог, городское благоустройство.

Но взаимностью даже не пахло. Мы уже рассказывали, как польское правительство и сейм фактически взяли под защиту союзников декабристов, тайное «Патриотическое общество». Даже в этом случае Николай I не покусился на автономию Польши, не нарушил ее законы. Оправданные и освобожденные злоумышленники возвратились на службу – ведь и служба определялась польскими законами. Но они отнюдь не прекратили своей деятельности. Наоборот, убедившись в безнаказанности, разворачивали ее более активно. Заговор разрастался. Его ветви охватывали польское офицерство, шляхту, студенчество. Лидерами выдвинулись князь Адам Чарторыйский, профессор Лелевель, инструктор военного училища подпоручик Петр Высоцкий – он создал законспирированную боевую организацию внутри самих «патриотов». Пропагандировались лозунги не просто независимости, а возрождения Речи Посполитой «в восьми воеводствах», в границах 1772 года – с возвращением Литвы, Белоруссии, Правобережной Украины.

Распространению подобных настроений способствовала абсолютная политическая слепота великого князя Константина Павловича, влюбленного в Польшу и ее порядки. Официально он долгое время занимал лишь пост главнокомандующего Польской армией и Литовским корпусом. Поэтому «не в свои дела» демонстративно не вмешивался. Правда, наместник Польши генерал Зайончек считал своим долгом согласовывать с Константином каждый свой шаг, но тот обычно отмахивался. Подтверждал решения, которые выработали сами поляки. А в 1826 году Зайончек умер, и Николай рассудил, что такое «двоевластие» на самом-то деле выглядит ненужным и лицемерным. Назначил наместником Константина. Заговорщики не преминули использовать это для своей агитации (прижимают «свободы»! вместо поляка наместник стал русским!). Но и Константин был уже окружен их агентами влияния, внушавшими великому князю свои идеи.

В 1827 году он принялся отстаивать перед Николаем проект, что ради «братской дружбы» надо бы и впрямь удовлетворить чаяния поляков, присоединить к царству Польскому Литву, Белоруссию, Волынь, Подолию. Нет, вот тут младший брат показал себя гораздо более дальновидным и осторожным. Такие заигрывания он отверг. Резонно указал, что в составе Австрии и Пруссии поляки вообще не имеют каких-то особенных прав, зачем же еще какие-то уступки? Литва, Белоруссия, Правобережье Днепра отошли к России при Екатерине в результате жестоких войн, в которых были виноваты сами поляки. А пересмотр старых договоров – дело очень чреватое. «Литва и пр. русская провинция, она не может возвратиться к Польше, потому что это значило бы посягать на целостность Империи», и «пока я существую, я никак не могу допустить, чтобы идеи о присоединении Литвы к Польше были поощряемы». Подчеркнул, что это может «повлечь за собой для Империи самые плачевные последствия».

Мало того, государь указал на опасность «ополячивания» Литовского корпуса. При его формировании костяк составили русские офицеры. Но они постепенно уходили на покой, их места занимали молодые местные дворяне – поляки. А солдаты из местных крестьян привыкли видеть в них своих «панов», начальников. Предотвращая отрыв этих войск от России, Николай предлагал часть рекрут из белорусских, литовских, волынских областей направлять на комплектование русских частей. А взамен присылать тверских, псковских, рязанских новобранцев [95, 96]. Впрочем, эти меры предосторожности так и не были осуществлены, а Николай искренне старался, как он сам писал Константину, «быть столь же хорошим поляком, как и хорошим русским».