Кто там ходит так тихо в траве

— Зачем я им? — сказал я. — И почему именно меня? Почему не Сашулю, например, у него по русскому сплошные пятерки, а у меня и тройки проскакивают, вы же знаете.

— Да пойми же ты, — сказала Евгения Максимовна, — что все решила твоя заметка. Я, конечно, ее читала, и она мне очень и очень понравилась, но они просто пришли в восторг, и я их понимаю, у тебя верный глаз и очень хороший стиль, ты пишешь свободно и просто.

— А мои тройки по русскому? — сказал я. — Они же не с потолка берутся! А?

— Погоди-погоди, — сказала она. — Зачем ты торопишься? Может, с грамотой у тебя действительно не все в порядке, но к стилю это не имеет отношения, ты пишешь легко и свободно, а неграмотности старшеклассники тебе исправят, пока ты сам не научишься. Главное, им невероятно понравилось, как ты пишешь, и они очень просили меня поговорить с тобой, а меня, как ты сам понимаешь, и уговаривать не надо, — для нашего класса это просто честь.

— И что я там буду делать? — спросил я.

— А вот это я не знаю, это они тебе сами объяснят. Что-нибудь стоящее, поверь мне, ведь они сами пришли от тебя в восторг, никто им не подсказывал. Зайди сегодня после пятого урока в десятый «А», там будет собрание редколлегии. Хорошо? Смотри не подведи меня и наш класс. Жаль, что мне приходится тебя уговаривать, я этого не люблю, не люблю заставлять, понимаешь? Другой бы на твоем месте сразу бы согласился.

— Знаете, — сказал я. — По-моему, им просто охота спихнуть мне свою работу.

— Не говори глупостей, — сказала она. — Зайди на редколлегию, и сам убедишься.

«Струнный оркестр, газета, — думал я весь день, — что это еще такое? Главное, если бы я еще сам хотел, а то — на тебе!»

Но пришлось пойти. Раз обещал — значит обещал. Вечно так: сам не хочешь, пообещаешь и идешь.

Когда прозвенел звонок на шестой урок, я сразу же пошел в этот десятый «А», — терпеть не могу тянуть резину, если уж что-то решил...

В классе, за партами, в разных местах сидело человек пять мальчишек и девчонок — старшеклассники. Они болтали, фасонили, по-моему, и не обратили на меня никакого внимания, когда я вошел. Я постоял немного и сел, жутко ненавидя себя за то, что вечно я соглашаюсь, когда меня уговаривают. На столе — я увидел — лежала, свешиваясь краями, огромная стенная газета, еще пустая, без заметок, но уже с заголовком: «Мир и мы».

В класс вошли еще две девчонки, ужасно модные, их-то те, которые сидели, сразу заметили (хотя, по-своему, я был даже рад, что на меня никто не обращает внимания) и завопили:

— Ну где же вы?! Пора, пора. А мы ждем! Так нельзя!

Тра-ля-ля, тю-тю-тю, ах-ах!!!

Тут же встал худющий-худющий такой старшеклассник и сказал:

— Друзья, начнем!

И только после этого посмотрел на меня.

— Извиняюсь! — сказал он, глядя на меня, и все тогда — я заметил краем глаза — посмотрели на меня тоже. — Что ты хотел?

— Ничего особенного, — сказал я громко. Мне вдруг захотелось встать почему-то, но я не встал. — Мне сюда велели... ну, предложили зайти. Евгения Максимовна предложила.

— Как твоя фамилия?

— Громов, — сказал я.

— О-о-о! Громов! — сказал он, и я подумал, что он с самого начала догадался, гусь, что я и есть Громов, только ломал комедию. — Друзья, это Громов!

Я опустил глаза и стал краснеть. Все, наверное, смотрели в этот момент на меня, рассматривали.

— Вот что, Громов, — стал он говорить дальше, но я не поднял головы. — Мы решили здесь все, не пригласить ли тебя работать к нам в редколлегию, мы сейчас проведем первую часть нашего заседания, которая в плане так и записана: «Прием Громова». Так ты не против?

— Не против, — сказал я глупым голосом.

— Отлично! Кто читал заметку Дмитрия Громова «Туманный цех»? Прошу поднять руки.

Краем глаза я видел, как все подняли руки.

— Кто за то, чтобы Дмитрий Громов стал членом редколлегии нашей газеты?

Руки опять подняли все.