Кто там ходит так тихо в траве

Противно было вспоминать этот разговор. Я просто вышел из дому и долго бродил, вдруг поняв занятную штуку: оказывается, я незаметно для себя уже хорошо знаю свой район — дома, магазины, небольшой сад, кафе «Мороженое», огромные дворы с теннисными кортами, где мальчишки играют в футбол, искусственный пруд и кинотеатр «Дружба», огромный тир в одном из домов и строительную площадку, где — мне кто-то сказал — будет наша станция метро. Я так и подумал — наша станция. Впервые со дня приезда мне наш район понравился. Он, конечно, совсем не изменился за этот месяц, просто это я ничего не замечал. Особенно мне стали нравиться дома, высоченные, узкие — очень красивые, если приглядеться. Возле одного из них, там, где ярко светилась реклама «Ателье мод», «Светлана», я остановился и стал рассматривать газету: большую фотографию зимнего леса и лыжника в лесу; где-то наступила уже зима, а у нас в Сибири — наверняка. У этой же газеты стояла женщина — я сначала не обратил на нее внимания — и что-то внимательно рассматривала в газете. Иногда она тихо говорила: «Мимо. Опять мимо. Опять. Так, жаль. Снова мимо». После вдруг сказала громко и сердито: «Опять все мимо. Ничего!» — и, я это почувствовал, поглядела на меня. Я поглядел на нее тоже, и что-то в ней показалось мне знакомым.

— Что мимо? — спросил я. — Вы о чем? — А сам старался понять, что же мне в ней знакомо. Что именно. Саму-то ее я не знал.

— Вот, лотерея, и опять я ни на один мой билет не выиграла. Жаль. Хоть разик бы.

И вдруг я мигом все вспомнил. По ее глазам. Глаза! И тут же по голосу. Это была та самая девушка-врач, которая приходила ко мне, когда я болел. Я так и не видел тогда ни разу ее лица: она приходила ко мне в повязке на лице, сама была нездорова, поэтому я и не мог узнать ее сразу. Но глаза-то, глаза очень красивые — большие, темные такие глаза и очень грустные.

— Это вы? — сказал я. — Здравствуйте, я узнал вас.

— А я тебя сразу, но не призналась, думала, что ты меня не узнаешь.

Лицо у нее было некрасивое, какое-то такое, не страшное, нет, просто жутко обычное, я ломал себе голову, когда болел, какая она, красивая или нет? Глаза-то очень красивые, а лицо? Она же была в повязке.

— Как мама? — спросила она. — Здорова?

— Да, — сказал я. — Спасибо. — А сам смотрел ей в лицо, старался разглядеть получше. — А вы здоровы? Не болеете? Не ходите к больным, как тогда, с повязочкой?

Я вдруг смутился и покраснел, ляпнул, балда, про повязку, а вдруг она знает?

Но она улыбнулась, — что она ответила, я и не расслышал, — и лицо ее стало совсем другим, ну, просто совершенно другим, очень красивым, я даже обомлел.

— А ты, я вижу, здоров, — сказала она почему-то строго и перестала улыбаться. — Смотри, не бегай сейчас без пальто, это уже настоящие холода наступают, осень почти кончилась.

Она говорила дальше что-то еще, строго, я кивал и глядел на нее; без улыбки ее лицо стало обыкновенным. Но я-то уже знал, какая она на самом деле. Поразительно, как бывает на свете, думал я, у нее такое, в общем-то, некрасивое лицо, а стоит человеку улыбнуться... Я заметил такую штуку впервые в жизни. Не знаю почему, но это меня так поразило, что я дослушал ее как в тумане, не помню, как попрощался, и вдруг быстро пошел в сторону школы. Я еще даже не знал, что иду именно в школу. Просто со мной что-то произошло, я не знаю, как бы это выразиться, но мне стало хорошо, даже радостно — фу, корявые какие-то слова, но других я не знаю. Я сейчас мог идти куда угодно, хоть на край света, а уж в школу — тем более. Ну и что ж, что Тома. Проведет меня на вечер, а там ладно, посмотрим, нет, не на нее посмотрим, а в общем, так сказать, смысле, там и другие люди будут. Я пошел быстрее и даже, кажется, что-то запел и вдруг рассмеялся, потому что тут же сообразил, что я и на самом деле пою и как раз ту песню, вернее — что-то корявое и похожее на ту мелодию, которая сочинилась у меня на скрипке.

Через стеклянные двери школьного вестибюля я увидел контроль, ребят семиклассников, но Томы не было. Зачем стояли эти семиклассники, было неясно, народу никого ни в вестибюле, ни на улице. Томы не было точно, но я пошел прямо к контролю.

— Проходи, — сказала мне девчонка с огромным синим бантом.

— А Тома где? — зачем-то спросил я.

— А зачем она тебе?

— Она обещала провести меня на вечер, сегодня ведь семиклассники.

— Шестые и седьмые, — сказала она.

Я пошел раздеваться, подумав, что все-таки с вниманием у меня до сих пор беда, лечиться, что ли, надо? Наверняка, раз вечер, то было объявление, плакат, а если и не было, то наверняка в школе говорили: шестых и седьмых, а я, наверное, краем уха услышал и решил, что седьмых. Понятно, почему я так и сказал Томе, но вот почему она мне не сказала правду — неясно. Дурака валяла, что ли? Ну, да это неважно, думал я.

Действительно, когда я разделся, пригладил волосы и поднялся наверх, в коридоре перед актовым залом наших было полно. Валера Щучко стоял в шикарном костюме(«Вот когда бы и мне костюм», — подумал я) вместе с Цыплаковым, и оба они были ужас какие гордые.