Кто там ходит так тихо в траве

— Но уж он-то будет летать, не завалится, — сказал я. — Я знаю. Это точно. Ты только не бойся, — сказал я.

— Спасибо, — сказала она. — Слышишь, ребята идут...

— Да, — сказал я. — Уже светает.

— Я пойду, — сказала она.

— Да-да, — сказал я. — Тебе ведь еще собираться надо.

— Да. А ты не прячься от них, — сказала она.

— От кого? — спросил я.

Но она уже уходила, а в класс вбегали ребята и девчонки, а потом скоро зазвенел звонок — и пришла наша Евгения Марковна. Она улыбнулась, и стало тихо. Было тихо-тихо в классе и светло, и я вдруг почувствовал, что нос у меня задергался, а внутри, в горле и в груди, что-то защемило, заныло, что ли, и сейчас, вот сейчас я засмеюсь или заплачу. ..

— Дома вы сами должны были прочесть про Северный Ледовитый океан, — сказала Евгения Марковна. — Кто хочет отвечать?

— Я, — сказал я. — Я расскажу.

Век его не забуду

Я ждал приезда клоуна с нетерпением.

Нервы у меня были напряжены до предела, и я постоянно думал, что я скажу ему, когда он сойдет с электрички, а я пойду ему навстречу и поздороваюсь за руку.

Он приехал во вторник, рано утром.

Я пошел ему навстречу, поздоровался за руку и так ничего и не сказал. Мне хотелось сказать ему что-нибудь доброе или что-нибудь очень смешное, но я ничего не придумал, хотя что-то и просилось во мне, я просто поздоровался с ним за руку и отвел его к автобусу.

Мы сели в автобус и поехали вдоль моря.

Солнце вышло на небе, и стало тепло.

— А долго нам ехать? — спросил он.

— Нет, — сказал я, — что вы. Минут десять, никуда не сворачивая с шоссе. Слезем, а там и дача наша недалеко.

Больше мы не сумели поговорить. Он все время смотрел на море, а я на саквояж у него на коленях. Я не знаю, что там было, а на нем ничего странного не было: серые брюки и рубашка в полосочку, нос у него был красный и черные волосы. И было ему, наверное, лет сорок, как папе.

Неделю назад заболела моя бабушка. Она не то чтобы заболела и лежала, нет, она по-прежнему ходила по даче и рядом с ней и так же, как и раньше, готовила нам поесть, но по ночам она бредила часто, и у нее был жар, а утром долгое время она не замечала меня, и лицо у нее было очень грустное.

Она бредила по ночам словами о клоуне, утром она все время что-то говорила о нем и хвалила их, клоунов, за веселый нрав, за шутки, которые они выкидывают, и все жаловалась, что уж очень давно она не смеется, а все скучает.

Отпуск у папы с мамой еще не начался, они приезжали к нам на дачу только с субботы на воскресенье, и я им ничего не сказал.

Я скрыл от них все о бабушке и как-то раз сказал бабушке рано утром, что до обеда уезжаю на рыбалку, а сам сел в электричку и поехал в город, в цирк.

Народу перед цирком было полно, и я все боялся, что билетерша, когда я с ней заговорю, будет гнать меня, будто я собираюсь прорваться.

— Пожалуйста, — сказал я, — мог бы я повидать клоуна?

Она засмеялась, позвала кого-то и сказала:

— Вот он идет.

Ко мне вышел человек и поздоровался со мной за руку.

Зачем бы я стал не верить билетерше или переспрашивать его самого, клоун ли он, я просто все рассказал ему о бабушке, и он обещал приехать.

— Нам выходить, — сказал я ему, когда впереди показалась остановка «Почта».

Мы вышли и направились к нашей даче. Я хотел помочь ему нести саквояж, но он поблагодарил меня и сказал, что тот легкий, легче не бывает.

Вскоре мы пришли.

— Бабушка, — сказал я, волнуясь, — к нам приехал клоун!

— О, как хорошо, — сказала бабушка и вдруг заулыбалась. — Нет, вы правда клоун?

— Да, — сказал клоун, — я клоун.

— Ну, конечно, — сказала бабушка, — красный нос…

Клоун смутился.

— Ничего, — сказала бабушка, — сейчас будем завтракать.

Клоун поклонился ей, сказал, что он сыт совершенно и что лучше он пойдет пока на кухню и переоденется и даст нам представление.

— Ну и чудесно, — сказала бабушка, — а пока скушайте вот этот пирожок.

Клоун взял пирожок и ушел на кухню.

Мы завтракали с бабушкой на скорую руку, мы нервничали, смеялись и все путали на столе.

— Можно войти? — сказал вдруг за дверью незнакомый тоненький голос.

— Да-да! — сказала бабушка.

И вошел клоун.

Мы захохотали.

Ну и костюм, ну и рожа!

— Уважаемая публика! — сказал он басом. — Бабушка и внучек!!

И началось...

Никогда в жизни ни я, ни бабушка не видали ничего подобного так близко.

Клоун кувыркался, падал, говорил смешные вещи, изображал лошадь, ходил на руках, глотал тарелки…

Мы хохотали до слез.

Потом мы устали, и клоун устал, и тогда он вышел на кухню, вернулся с дудочкой, сел на табуретку и сказал:

— А сейчас я вам сыграю болеро Делиба.

Он сыграл нам замечательную вещь, какую я никогда не слыхал и название которой меня смутило.

Бабушка слушала, закрыв глаза.

— Это музыка моей молодости, — сказала она.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вечером клоун уехал. Я пошел проводить его до автобуса, я сжимал в одной руке его саквояж, а в другой 25 рублей, взятые мною из бабушкиной сумки, чтобы отдать их ему, когда подойдет автобус.