Кто там ходит так тихо в траве

Да мог ли я есть и пить не быстренько? Мог ли я не торопиться, если я полгода мечтал об этом дне, об этом утре, лучше сказать, о первой рыбалке в моей жизни?

— Ты только не торопись, когда она окажется на крючке, — говорил мне папа еще зимой. — Тяни осторожненько-осторожненько.

— Ладно, — говорил я. — Уж я постараюсь. Ждать только долго — целых пять месяцев.

— Это верно, — говорил он и вздыхал. — Трудно ждать, трудно. То одно, то другое, сколько лет прошло... Ничего, теперь выберемся на дачу и половим как следует. Там, куда мы поедем, знаешь, какие рыбины в речке есть, я ловил, я знаю, там ого какие лошади на крючок попадаются, поверь мне.

Мы шли по узенькой тропиночке в лесу, было совсем еще рано, и все вокруг поэтому было серое и темное, и елки все время кусали меня за голые ноги. Кругом стояли сосны, могучие, как дубы, и маленькие елочки, совсем еще не кусачие. Птицы спали, и только всего две птички разговаривали между собой. Одна говорила другой приблизительно так: «Фрру-тиф-тиф-тата», а другая ей отвечала: «Тиф-тиф-та-та-торр». Они тихо разговаривали, чтобы никого не разбудить, лично я себе это так объясняю. И колокольчики по обеим сторонам тропинки совсем не звенели, — видно, тоже спали, или я просто не слышал, потому что сердце у меня колотилось ужасно. Я нес удочку как надо, толстым концом вперед, чтобы тоненький, не дай бог, не сломался, если я случайно им во что-нибудь ткну, и я спросил у папы:

— А рыбы спят сейчас?

— Большинство, — сказал он. — Но крупные уже проснулись и плавают в поисках добычи.

Я прямо задохнулся от волнения, когда он так сказал. И тут же я услышал его шепот.

— Речка, — прошептал он. — Видишь?

— Не вижу.

— Вон там, впереди, где туман. Маленько блестит, видишь? Только тихо иди, не пугай крупную рыбу.

— Вижу, — тоже шепотом сказал я. — Вижу речку. Ну и речка! Красотища!

И дальше мы уже шли тихо и молча.

Те две птички замолчали, то ли поссорились, то ли просто улетели, но зато впереди меня вдруг оказалась большая, совсем рыжая лягушка, она спрыгнула с тропинки и квакнула, и тут же ей в ответ каркнула ворона, а папа тихо сказал у меня за спиной:

— Ты не забыл, чему я тебя, паршивца, зимой учил? Все помнишь?

— Тсс, — сказал я. — Тихо. Не распугивай ты рыбу, все я прекрасно помню. Вымеряешь глубину, надеваешь червя, плюешь на него...

— Вот именно, — сказал папа. — Плюнуть не забудь.

Мы были уже у речки. С маленького обрывчика осторожно слезли на песок у самой воды, и позади нас остался лес, а впереди, за речкой, — луга и кусты, похожие на барашков. Папа достал из куртки металлическую коробку из-под зубного порошка, с червями, и не успел я найти на моей удочке крючок и размотать леску, как он поплевал как следует на своего червя и забросил его в воду. Я заторопился разматывать свою леску побыстрее, запутался, после распутался, достал из коробки червя, толстенького такого, аппетитного червячка, и вдруг засомневался, что раньше делать — плевать на него и только потом уже насаживать на крючок или наоборот. Как делал папа, я и думать забыл — так волновался. Конечно, надо было насаживать сначала, а потом уже плевать, это и дураку ясно, но я, видно, и был дурак, от этого самого волнения. Кое-как я насадил червя на крючок и потом закрыл глаза и поплевал на него. Ах, как я плевал! Одно наслажденье! Зимой я плохо умел плевать на червя, когда еще просто так, без червя учился, а после, ближе к лету, я стал это делать с блеском. И вот теперь я плюнул как следует и закинул удочку.

Мой беленький поплавок из пенопласта медленно плыл по течению слева направо, но ни разу не шелохнулся и не ушел под воду. У папы тоже не клевало. Очень быстро мне надоело просто так перезакидывать удочку, и я посмотрел на папу. Вид у него был очень серьезный. В последние дни он много говорил о том, что уж очень давно он не ловил крупной рыбы, а теперь поймает, будьте уверены, потому что речка — не речка, а фантазия. Он очень легко и красиво забрасывал червяка в воду, не хлопал по воде кончиком удилища и поплавком, не то, что я. Я так все время хлопал, будто он ничего и не объяснял мне зимой, и папа сердито иногда глядел на меня.

Вдруг он взмахнул удилищем, оно согнулось, и тут же из воды вылетела небольшая серебряная рыбка и упала на песок у самых его ног.

— Плотва, — сказал он, наклонился, снял ее с крючка и бросил в ведерко с водой. — Мелочь пузатая. Смотри! У тебя клюет!

Я посмотрел на воду и ничего не увидел и тут же сообразил, что так ведь и должно быть, чтобы ничего не было видно, разве ж видно поплавок, если он под водой, сообразил и ка-ак махнул удочкой, и тут же из воды, как и у папы, вылетела какая-то маленькая рыбка и улетела куда-то за меня, через меня, в кусты.

— Рыба! — заорал я. — Вот это рыбина!

И бросился искать ее в кусты.

И все орал:

— Рыба! Рыба! Ай да рыба! Ну и рыбища! Рыбуля моя!

Но я никак не мог ее найти и полез в куст. Вниз головой залез. И тут же кто-то жутким образом шлепнул меня по попе.