Кто ты, Эрна?

Уже смеркалось. Я оделась. На ноги — гольфы похожие на тёти Надины. Я такие вязала позапрошлой зимой, да так и не сподобилась их надеть. Вязала просто потому что мода, в надежде, что отчим разорится мне на клёвые ботинки или полуботинки. Настоящие, кожаные. Но увы. И папа тоже не мог позволить себе купить мне такие ботинки. А мама страдальчески закатывала глаза — ведь, на эти деньги можно было купить две пары отличных сапог, и пять пар суперрезиновых сапог в актуальный цветочек. Я натянула свитер, мню же связанный. Теперь я любила колючие свитера-самовязки. Он был с норвежским орнаментом и вывязанными узорами, я всегда ходила в нём зимой в свой рукодельный кружок и все ахали. Мне нравилось, что он колючий: когда я была нездорова, ворот колол горло и от этого оно меньше болело, во всяком случае мне так казалось.

Я утеплилась, и вышла на улицу. Я так осмелела, что решила проехаться на маршрутке. Горбоносая бабушка возникла рядом со мной на остановке. Я не оговорилась она именно возникла, выросла из под земли. Раз я под контролем, то и пусть наблюдают — так решила я, садясь в маршрутку. Но села рядом с водителем, не в салон. Мы с бабулей сели к водителю. Бабушка подмигнула мне и я заплатила за неё. В салоне же назревал скандал. Водитель объявил, что кто-то не передал за билет. Я смекнула, что кто-то очень не хочет, чтобы я доехала до катка, и, тихо, чтобы никто не заметил, заплатила за безбилетника. Водитель сразу успокоился. Но тут кто-то в салоне стал скандалить и требовать, чтобы его выпустили между остановками. Водитель не согласился. Несогласный кричал, размахивал руками, всех доставал. И — самое прикольное! — на следующей остановке не вышел. А вышел там же, где и мы со стражницей. У недавно разбитого парка. И так же свернул во дворы, к детской площадке. Он шёл впереди нас, чтобы я не подумала, что он следит. Но я-то знала, что он следит. Он был одет в пуховик, обут в крутые сапогах с пряжками. Но шаркал устало, загребая ноги, волоча ступни. Что-то в походке этого человека показалось мне знакомым, что-то еле уловимое… Вспомнила: если мы куда-то долго шли, обычно на рынок и обратно, мама, когда отчим уставал и шаркал ногами, говорила: «не шмурыгай!»

Я громко произнесла: «Не шмурыгай!», и он вздрогнул! Нет, он не обернулся, ничего такого, но я видела: он вздрогнул. Понятно: это он, отчим, в другом теле. На площадке к этому типу приблизился огромный детина. Он казался выше из-за коньков. Он и ему протягивал коньки… Я в упор смотрела на них. Человек в пуховике — обыкновенный, немолодой, даже возрастной, с обветренным лицом, в глубоких морщинах, в затемнённых очках. Они сели на лавку под фонарём. Лавка хорошо освещалась. Нет, они бы туда не сели, но остальные лавки были заняты.

Меня позвал папа. Тут же пропала старушка. Была рядом со мной, и — пропала. Папа стоял у хоккейной коробки, у сараюшки-переодевалки, в которую переодеваться злой физрук никого не пускал. И почему это Эрна говорит, что физрук, который за каток отвечает, хороший. По мне так не особо. Только и орёт, чтобы переодевались не у входа, а на скамейках, и отдыхали тоже на скамейках… На катке народу было немного. Но вокруг катка зрители стояли в два ряда. (Я сразу вспомнила, что в Плывунах отвечаю за театр.) Для нас это экзотика. Всегда вокруг катка такие смотрины. Пятница, вечер — вот и пришли на зимушку-зиму во всей красе посмотреть. Я встала рядом с папой, взяла его под руку. Старушка-стражница появилась, протиснулась в первый ряд, недалеко от нас встала. Она опёрлась о деревянный забор и глазела, и улыбалась. Но мне было совсем невесело. Этот красивый мальчик, Артём, он катался с той кукольной девчонкой. У неё, как и на плакате, было два хвоста, только намного длиннее — волосы отросли. Каталась она еле-еле. Иногда он отпускал её руку и носился по кругу с разными поворотами. Это было так классно! Как по телевизору. Но потом, видно согревшись, он возвращался к этой девчонке. Она была как картинка. И тоже в гольфах. Это смотрелась так здорово: коньки на гольфы. Она была не на фигурных коньках, как остальные девчонки, а на таких, как у парней. Я решила, что это Артём ей пару подогнал. Ему малы, а ей в самый раз. Он нас заметил! Подкатил, тряхнул чёлкой (он был без шапки) и поздоровался как будто мы знакомы! Папа кивнул, а я ответила, постаралась улыбнуться… Ну хотя бы так.

Искрился снег в свете фонарей, из-под коньков вылетала снежная пыль. Искрился снег на тёмных волосах Артёма. А на меховой шапке его девчонки снег не искрился. Чего ему искриться на её шапке? Что шапок других нету, что ли, например моя шапка — она точно искрится, и папина… Но папа снял шапку. Он нервничал, это было заметно. То и дело озирался на сараюшку — искал этого мужика, ответственного за каток.